Предания Русского Севера - Н. А. Криничная

или меньшей степени влияние на основополагающий элемент — предикат» (Там же С. 19). Как формально-синтаксическая категория мотив может быть приравнен к предложению с той разницей, что его основными элементами служат не лексемы, а некие более объемные повествовательные частицы, приравненные по своей роли в мотиве к членам предложения. Подобно сказуемому в предложении, действие персонажа играет в мотиве организующую роль. Оно наиболее устойчиво, в то время как все другие элементы в большей или меньшей степени лабильны.

В структуру мотива могут входить различные в качественном и стадиальном отношениях элементы, которые находятся между собой в сложном, подчас противоречивом единстве и взаимодействии: архаические элементы сочетаются в ней с поздними, а мифологические, мифолого-эпические и эпические (без них нет фольклора как такового) с реалистическими, а подчас и реалиями.

Общая тенденция в развитии мотива — преодоление мифем в его структуре, вытеснение их реалистическими элементами. Однако, проникая в структуру мотива, эти элементы в сущности попадают в ее «прокрустово ложе». Оказавшись здесь в соседстве с имеющимися мифемами, реалистические элементы обнаруживают в процессе взаимодействия с ними различные, зачастую противоположные тенденции: они приспосабливаются к сохранившимся мифемам, образуя с ними некое синтетическое единство (именно благодаря такому компромиссу как раз и удерживаются в традиции те рудименты древнейших образов и функций, которые могут быть соотнесены со своими архетипами как часть — иногда уже трансформированная — с целым); реалистические элементы полностью вытесняют из структуры мотива некогда входившие в нее мифемы, но при этом сами претерпевают определенные изменения, занимая их место, что приводит зачастую к отступлениям от факта, «смещениям», анахронизмам, которые служат рудиментарными проявлениями архетипа, сохраняющего свое влияние даже в поздней традиции.

Проникновение в структуру мотива реалистических элементов, соответствующих социально-экономическим и историческим условиям на каждом из этапов общественной эволюции, стимулирует саморазвитие мотива, осуществляемое по закону отрицания отрицания.

В результате этого длительного процесса происходит перерастание мотива в сюжет, равно как и в пучок тождественных мотивов, а впоследствии перерастание во множество мотивов и сюжетов, уже непосредственно не соотносимых друг с другом. Можно сказать, что и вся жанровая система — это единый в своих истоках мотив, давший в процессе эволюции многочисленные и разнообразные разветвления, отпочкования, дифференциации и пересечения с непрерывными трансформациями и переосмыслениями на каждом из этапов общественного развития (Об этих проблемах см.: Криничная Н. А. 1) Персонажи преданий: становление и эволюция образа. Л., 1988. 192 с., а также: 2) К проблеме структуры фольклорного вербального текста (теоретический аспект) // Фольклор: проблемы сохранения, изучения и пропаганды: Всесоюз. науч.-практ. конф. 25—28 апр.: Тез.: В 2-х ч. М., 1988. Ч. 1. С. 81-82).

Как видим, структура предания и его историческая основа находятся в сложном и противоречивом единстве, что проявляется в сочетании разнородных элементов в рамках одного мотива либо в качественно различных слоях тех или иных его элементов.

В зависимости от аспектов действительности, для изображения которых выработалась в традиции своя структура и определенный набор мотивов, нами выделено, как уже говорилось, восемь циклов преданий.

Цикл северно-русских преданий о заселении и освоении края, если рассматривать всю совокупность присущих ему реалий, воспроизводит сравнительно незначительное многообразие однотипных ситуаций. В нем отражены миграционные процессы на территории названного региона, и прежде всего появление здесь новых поселенцев, которые чаще определены по социальным признакам (это беглые крепостные, беженцы, раскольники, дезертиры из царской армии, переселенцы), по прежнему месту жительства (во многих преданиях новые поселенцы названы новгородцами) и довольно редко по этнической принадлежности. Подчас они локализуются во времени (эпохе). В соответствии с определенными социально-экономическими условиями, связанными с отсутствием на Севере достаточно обширных пригодных для земледелия площадей, в преданиях речь идет об основании того или иного однодворного починка одним первопоселенцем либо об основании нескольких близлежащих селений родственным коллективом, известным в этнографии под названием патронимии. И лишь в поморских преданиях, бытующих в среде рыбаков и зверобоев, хозяйственный уклад которых требовал в большей степени коллективных усилий, речь идет преимущественно об основании селения группой первопоселенцев, обычно однородной по своему социальному составу. Это касается и сравнительно поздних, возникших в основном в XVIII—XIX вв. преданий, бытующих в других районах Русского Севера.

Однако реальные признаки изображаемых событий размываются вследствие включения их в структуру традиционных мотивов, которые в данном случае относятся к обозначенным в соответствующем Указателе типам В — «Появление поселенцев в конкретной местности», Б — «Основание селения». Последний представлен мотивами, в качестве персонажей которых фигурируют один первопоселенец, два, узнающих друг о друге по плывущему предмету, крику петуха, удару топора, три (два, четыре) первопоселенца, находящихся между собой в родственных отношениях. Однако за одним персонажем не всегда стоит единичность, наоборот, в нем нередко следует видеть персонификацию общности, множественности, а два-три персонажа отнюдь не сводятся к реальному числу действующих лиц: в архаическом фольклоре, и особенно в мифологии, ими зачастую обозначается единичность. В этих как будто бы реальных персонажах время от времени обнаруживаются, хотя и в рудиментарных формах, признаки архаических предшественников — мифических, мифолого-эпических, эпических, которые нивелируются другими, более реалистическими элементами этого же образа.

В цикле преданий о заселении и освоении края в особую рубрику выделены предания, повествующие о выборе места для основания селения (объекта культового назначения) — см. тип Д. Судя по преданиям, место в соответствии с действительностью выбирается по удобству расположения либо богатству промысловых угодий. В тех случаях, когда селения основывают беглые крепостные, раскольники, дезертиры из царской армии, опасающиеся поимки и наказания, либо поселенцы, заботящиеся о своей безопасности ввиду угрозы нападения внешних врагов, предпочитается скрытное и труднодоступное место. Однако практические расчеты некогда отодвигались на второй план под напором языческих верований, согласно которым место для поселения или объекта культового назначения должно избираться не без участия персонажей языческой, а позднее христианской религии. Их волеизъявление определяется с помощью таких атрибутов, которые сами ранее были божествами: это дерево, вода, огонь, священное животное, — впоследствии в какой-то мере вытесненные атрибутом христианской обрядности, в первую очередь иконой. Связанный с этими представлениями мифолого-ритуальный «образец» ограничил возможности изображения реального выбора места, впрочем, он ограничил таковые и в отношении самого обряда, вследствие чего внимание концентрируется не столько на способах его свершения, сколько на конечном, как правило, сводящемся к явленному чуду результате.

В рассматриваемом цикле выделяются и предания с топонимическим мотивом (см. тип 3), который преимущественно в этом цикле является сюжетообразующим, в то время как в преданиях, отражающих иной аспект социально-общественной жизни коллектива, он занимает обычно периферийное положение. В преданиях, относящихся к этой разновидности, речь зачастую идет о происхождении названий деревень от имен,