У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
— Да, дела… Не сладкая она, председательская жизнь, верно? А ты, небось, когда ехал сюда, думал: раз-два и в дамки. Признайся, были такие думки?
— Нет, когда ехал, таких мыслей не было, а вот раньше были. Казалось, как же это так: директива есть, указания тоже, все расписано и разжевано, а отстающие колхозы еще не вывелись. Чем там председатели думают? Уж, кажется, теперь у них все есть — и права, и огромная помощь государства, и современная техника. Ну, а теперь я понял: есть-то оно есть, да надо с умом всем этим воспользоваться. А это — ох, как не просто.
— В том-то и суть, браток, — тряхнул бритой головой Василий Фомич. — Иной туда-сюда мечется, сна ему нет, на вид будто уж деловитее председателя не бывало, а глянешь кругом — прорех полно. Знавал я одного такого. И заботливый, и дело любил, и честный на все сто, а чего-то ему не хватало. А все потому, что за всякую мелочь хватался сам, вперед заглядывать не умел. Да и то сказать, Антон Иванович, хоть и простым кажется наше крестьянское дело, а фактически оно очень даже сложное. Завод, к примеру, под крышей находится, гудок у него есть, машины на ходу, продукция известная — следи, чтоб все в норме шло, а ежели заминка случилась — сейчас же тебе звонок и тут уж не зевай…
— Все это, конечно, тоже не просто, Василий Фомич, — возразил Бескуров. — Даже куда сложнее, чем у нас. Недаром там трудятся люди с высшим образованием и высококвалифицированные рабочие.
— Неплохо бы и нам с тобой иметь высшее образование, да так оно и будет в скором времени, — уверенно сказал Лобанцев. — Я не говорю, что на заводе легко, да уж больно много разных каверз в нашем-то деле, прямо беда. Скажем, ты планируешь пшеницу к такому-то числу посеять, а тут тебе бац! — ливень на три дня. Или трактор поломался… А то придешь в контору, и тут тебе сразу сто вопросов надо решить — со льном, с хлебом, с авансами, с кредиторами да с дебиторами, а иногда и с коровой, у которой роды неправильные. Но и это еще не беда, а вот беда, когда твои указания не выполняются… Ведь как у нас иногда бывает? Приезжает, допустим, Комаров и спрашивает у председателя: почему, дескать, то-то и то-то до сих пор не сделано? А он этак спокойненько отвечает: так, мол, и так, указания мною давались, решение правления было, да вот бригадиры у нас, знаете, такие… опять подвели… Ох, и дает Василий Васильевич жару за подобные «указания». Не дай и не приведи…
Василий Фомич, словно вспомнив, как ему в свое время давали «жару», прикрыл глаза мохнатыми, тронутыми сединой бровями и восхищенно хлопнул ладонями по коленям.
— Да, люди — это основное, — сказал Бескуров, мысленно прикидывая, на кого он сейчас может твердо положиться. — Конечно, я еще не могу утверждать, что все мои указания выполняются точно и в срок, но, так или иначе, с разболтанностью мы скоро покончим.
— Так, так, — кивнул Василий Фомич, — это уже неплохо. А дальше?
Бескуров в недоумении посмотрел на улыбающееся лицо Лобанцева, на котором был выражен тот же вопрос: «Что же дальше?», пожал плечами, пытаясь угадать, что имеет в виду его хитрый и многоопытный собеседник.
— Что же, так всю жизнь и будут твои бригадиры и специалисты работать только по председательским указаниям? Заранее скажу — толку не будет, — строго проговорил Лобанцев и потянулся за фуражкой.
Бескуров просиял.
— Василий Фомич, я понял. Ну, как я сразу не догадался, я же думал об этом, целые ночи думал. Да, ты прав, тысячу раз прав. Конечно же, успех придет тогда, когда люди будут знать свое дело и трудиться без дополнительных указаний и напоминаний. Самостоятельности, инициативы — вот чего еще не хватает многим. Но это придет, обязательно придет, к этому я и стремлюсь, Василий Фомич.
— Да я и так вижу, что стремишься, только мне хотелось дать один совет. Дело это кропотливое и тонкое, так что хорошенько изучай людей, будь терпелив и настойчив. Ну, вот, кажется, и все. Да, чуть не забыл. В райком я тоже с тобой поеду, мне Комарова вот так надо повидать. — Он выразительно провел ладонью по шее и подмигнул Бескурову. — Дельце одно есть, очень уж щекотливое… Ну, всего доброго.
— До свиданья, Василий Фомич, — с чувством сказал Бескуров и крепко пожал его большую, сильную, с шероховатой, кожей, руку.
XXIX
Комаров вернулся из обкома почти в хорошем настроении. Правда, это хорошее настроение пришло не сразу. На бюро, когда обсуждался его отчет, он чувствовал себя настолько скверно, что иногда не понимал, о чем, собственно, идет речь. Но, оказывается, его память, помимо воли, в силу особого рефлекса, приобретенного за годы беспокойной партийной работы, прочно удержала все замечания и советы выступавших на бюро товарищей, и как только Василий Васильевич очутился в гостинице, он с полной ясностью представил всю картину обсуждения. В первую минуту ему показалось, что положение с подбором и воспитанием колхозных кадров в районе крайне безотрадное и что теперь это дело, по существу, придется начинать сначала. Однако дальнейшие размышления и трезвое сопоставление фактов постепенно заставили его отказаться от первоначального поспешного вывода. Тут, кстати, Комаров припомнил, что и бюро обкома такого вывода тоже не сделало. Зато оно помогло Комарову взглянуть на работу райкома как бы со стороны, глубже понять причины недостатков, подсказало пути их устранения.
Как это бывало и раньше, поездка в обком явилась хорошей зарядкой, и Василий Васильевич вернулся домой внутренне возбужденный, полный энергии и уверенности, хотя внешне это было почти незаметно. Он, как всегда, выглядел строгим, серьезным и пунктуальным даже в мелочах, и только те, кто знал его близко, могли заметить повышенный интерес первого секретаря к людям, словно он искал среди них какого-то позабытого, но крайне нужного человека. Иногда он расспрашивал о работнике, о котором в райкоме ничего не знали. В таких случаях Комаров говорил: «Надо узнать, познакомиться с ним. Любопытно, что он за человек. Может, у него имеются такие таланты, о которых мы и не подозреваем».
Естественно, что сразу по приезде Комаров вспомнил о Бескурове и, вызвав Лысова, попросил информировать, как обстоит дело. Они беседовали полчаса, причем говорил почти один Федор Семенович. Для Комарова это был серьезный удар, тем более неожиданный, что он до последней минуты верил, что обвинения против Бескурова
