У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
— А знаете, Антон Иванович, — стараясь сгладить наступившую неловкость, заговорила после паузы Клава, — ребят вы угостили водкой, по-моему, зря. Во-первых, лишние разговоры, а во-вторых, зачем их вообще было угощать?
— Да, я тогда об этом не подумал, — согласился Антон. — Но видели бы вы, как они работали! Сперва-то они было совсем раскисли, ну, я и говорю: «На фронте никто из вас не был? Такие ли там дожди хлестали, однако мы и окопы рыли, и в атаку шли, никто не хныкал. А комсомольцы на целине? Они ведь на голом месте совхозы создавали, всякого пришлось хлебнуть, а все-таки целину освоили. Неужели мы одни такие слабаки?..» Ну и пошло дело. А потом, когда кончили, захотелось мне с ними поближе познакомиться, кое-что им рассказать. А какой же душевный разговор может быть между мужчинами без рюмки? Тем более, что на нас сухой нитки не было. Ну, выпили, потолковали и расстались друзьями. Я теперь за этих ребят где угодно поручусь — не подведут, — с гордостью сказал Антон и усмехнулся: — А тут вон что получилось. Целая история…
Он, сморщив высокий с залысинами лоб, опять развел руками. Клаве снова стало легко и просто с ним, словно она знала его давно и заранее могла сказать, как он поступит в том или ином случае.
— Да, неприятная история, и вам за нее придется отвечать, — с шутливой строгостью сказала она.
— Ладно, отвечу, а ребята все-таки хорошие, — в тон ей ответил Антон. Он понял, что она не сердится на него и тоже повеселел. Он как-то уж привык к ее серьезному, грустно задумчивому взгляду, а теперь Клава опять была другой: глаза ее лукаво посмеивались, да и вся она в этом домашнем штапельном халатике, с распущенными светлыми волосами казалась Антону совсем новой, незнакомо далекой и близкой одновременно.
— Завтра воскресенье и завтра собрание. Значит, вы не пойдете завтра в город? — спросила Клава.
— Нет, — покачал головой Бескуров. — Собственно, мне там нечего делать. Я отправлюсь туда только по вызову. А вы обязательно идите, навестите семью. Вы так и не были дома ни разу?
— Была, — опустив глаза, ответила Клава. — Как вы советовали, помните: вечером туда, утром обратно.
— Ну, это зря, — искренне упрекнул он. — На этот раз побудьте не меньше двух дней, понятно? Пока председатель здесь я, так что извольте слушаться.
— Спасибо, но… я бы хотела знать, чем кончится завтра собрание, — тихо проговорила Клава.
— Я потом вам расскажу. Вот так приду и все расскажу, если вы позволите, — ласково и настойчиво сказал Бескуров. — Зачем вам терять время?
— Ну, хорошо, — после короткого раздумья согласилась Клава. — Только пожалуйста, Антон Иванович, будьте благоразумны. Не горячитесь и не спорьте зря, вообще не лезьте на рожон. Ведь наши коммунисты знают правду, значит, все уладится. Нужна только выдержка, понимаете?
— Да, да, я понимаю, — восторженно глядя на нее и не думая о том, что он говорит и что надо сказать, пробормотал Антон. — Я вам все расскажу, как только вы вернетесь. Непременно…
Она никогда не видела его таким, и ей, как в первую минуту встречи, опять стало страшно. Она испуганно сказала:
— Ой, лампа совсем догорает! Наверно, совсем уж поздно. Куда это девались мои хозяйки? Вам надо домой, Антон Иванович…
— Верно! — спохватился он, но в его голосе явно слышалось огорчение. — Извините, Клавдия Васильевна. Спокойной ночи.
Он протянул ей руку.
— Подождите, я вас выведу, а то темно…
Взяв его за руку, Клава пошла вперед. Антон ощутил пальцами, как часто-часто трепещет у нее на запястье теплая тоненькая жилка, и ему показалось, что он отчетливо слышит перестук Клавиного сердца. Антон легонько сжал пальцы, словно желая успокоить Клаву, и торопливо сбежал с крыльца…
* * *
Клава вернулась в комнату и, не раздеваясь, лицом в подушку бросилась на постель. «Да, да, — лихорадочно думала она, ужасаясь и не смея радоваться тому, что произошло, — да, он хороший, я ему верю, верю… И он, наверно, мне верит. Но как я могла допустить до этого? Почему я сразу не сказала ему о ребенке? И если я скажу теперь, что он может подумать?..»
Ее жгла стыдом мысль, что Бескуров может подумать, будто она умолчала о ребенке нарочно. Она проклинала сейчас собственную робость, свое прошлое, все, что помешало ей быть такой же откровенной, какой. Но с другой стороны, с какой стати она принялась бы рассказывать все о себе? Быть может, это Бескурову совершенно не интересно. А она-то, дурочка, позволила себе надеяться. Столько лет сдерживаться, жить затворницей, всего и всех бояться — и вдруг так глупо, только потому, что хороший человек пришел и поделился с ней своими огорчениями, поддаться несбыточным мечтам! Пусть Клава ни в чем не виновата — все равно она не имела права так непростительно забыться. К чему это привело бы? К новому, еще более горькому разочарованию? Нет, нет, это было бы, ужасно!
«Да, я сама во всем виновата, — в отчаянии думала Клава. — Если бы я сразу сказала ему про Женю, ничего этого не было бы. Он поговорил и ушел бы, только и всего. Он, конечно, думает, что я одна… Что ж, завтра я ему все объясню. Я должна это сделать. И тогда на душе опять будет спокойно. Спокойно… и пусто. Я уже к этому привыкла».
Однако Клава сама не верила тому, в чем пыталась убедить себя. Как она хотела быть счастливой!
XXV
Еще до экзаменов, исподволь, Борис Белимов начал: прощупывать почву насчет предстоящего назначения. Ему не хотелось после окончания совпартшколы попасть в другой район — там его могли не знать, все пришлось бы начинать сначала. А в своем Бориса хорошо помнили, с некоторыми старыми друзьями он переписывался. В школу его направили из газеты, туда он и мечтал снова устроиться — пусть не редактором, то хотя бы заместителем. Теперь-то, после школы, он имел полное право претендовать на повышение.
И еще было одно обстоятельство, почему его тянуло домой… С Клавой Борис порвал три года тому назад и до последнего времени редко вспоминал о ней. Однако в душе у него сохранилась своеобразная благодарность к ней за то, что их разрыв произошел тихо, без скандала и лишних упреков. Этого он опасался тогда больше всего. В самом деле, вздумай Клава жаловаться, написать в райком — и его репутация оказалась бы испорченной, школы ему бы не видать. Правда, Борис хорошо изучил Клаву, узнал ее слабости и действовал наверняка. Он ушел от нее
