У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
Но ничего страшного не произошло. Антон остановился перед Клавой, смущенно улыбаясь, ища, куда бы присесть, и стать незаметным в этой маленькой уютной комнатке, слабо освещенной привернутой настольной лампой с закоптевшим стеклом. Однако второго свободного стула не оказалось, и Бескуров сказал:
— Извините, Клавдия Васильевна, что являюсь так поздно, но мне надо с вами поговорить. Буквально несколько минут…
— Пожалуйста, садитесь, Антон Иванович. — Она подала ему свой стул, а сама пересела на покрытую клетчатым легким одеялом кровать. — Я рада, что вы зашли.
Он пристально взглянул на нее, как видно, усомнившись в искренности ее слов. Она залилась румянцем, но при тусклом свете Бескуров вряд ли заметил ее минутную растерянность.
— Клава, — громко сказала за перегородкой Лена, — я пошла к Кате, присмотри тут за домом…
— Хорошо, Лена. — Клава услышала, как за Леной хлопнула дверь, и повторила спокойно: — Я рада, что вы пришли. Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего особенного… Просто мне захотелось поговорить с вами. Вы не сердитесь?
— Нет, зачем же? Но я вижу, что-то случилось. Я слышала — приехал секретарь райкома Лысов. Ждала, что он зайдет на ферму, а у нас там… Он еще не уехал?
— Нет, Завтра он будет на нашем партийном собрании. — Бескуров извиняюще улыбнулся, как-то по-домашнему, доверчиво развел руки. — Знаете, Клава, у меня серьезные неприятности, вот я и зашел к вам отвести душу. Отлично сознаю, что это по меньшей мере эгоистично — надоедать вам своими жалобами, но… мне, собственно, больше некуда было пойти.
— О, я понимаю! — сказала она взволнованно. — Что-нибудь с женой?
— И с женой… — Ему было тяжело говорить об этом, но, собравшись с мыслями, он негромко продолжал: — Помните мою «знакомую» — Любу с завода? Я ее почти не знаю, видел лишь один раз на вечеринке у жены. Там были и мужчины. Правда, я их выпроводил, но это к делу не относится… Так вот, Люба рассказала мне, что жена открыто связалась с одним из этих парней — Будахиным, которого, между прочим, я считал кавалером самой Любы. Он ходит к жене на квартиру, хотя и побаивается, как бы я не намял ему бока. Ну, до этого я еще не дошел, тем более, что Будахин, я уверен, у нее не первый и не последний фаворит. Вот, кажется, и все…
— Но это ужасно, — тихо отозвалась Клава, опуская на колени руки. — Как же она могла? Разве нельзя было иначе?
— Нет, — коротко ответил Антон. — Не стоит это объяснять, Клава. Я был глупцом, раз не сумел предвидеть этого раньше.
— Вы и не могли предвидеть, ведь вы любили ее.
— Не знаю, что это было — любовь или слепое увлечение. Может быть, и любовь, но теперь я сомневаюсь. Все пролетело, как в дурном сне. И я рад, что пролетело, позже было бы хуже.
— Ну и как же теперь? Вы подадите на развод?
— У вас можно закурить?.. Я приоткрою форточку и буду пускать дым на улицу. — Клава улыбнулась, но промолчала, с любопытством и с затаенным волнением наблюдая за ним. — Да, конечно, жить с ней я не могу и не буду, это ясно. А вот с разводом придется пока подождать. Понимаете, Клава, Лысов обвинил меня сегодня в семи смертных грехах, а если я еще затею этот развод — мне и подавно несдобровать. Впрочем, Лысов, кажется, и без того информирован достаточно подробно, так что пункт «бытовое разложение» мне все равно обеспечен…
Клава была возмущена.
— Кто же может приклеивать какие-то пункты, если вы не виноваты? Вы же рассказали товарищу Лысову, как именно обстоит дело?
— Нет, не рассказал, — улыбнулся Антон. — Я рассказал это только вам, Клава.
— Да, конечно, — опять вспыхнула она, — но ведь я не секретарь райкома. И я ничем не могу вам помочь.
— А мне и не надо помогать, — мягко сказал он. — Я попробую бороться сам. Лысов — это еще не весь райком, там найдутся умные и чуткие люди. Затрудность, как выразился Иван Иванович, в том, что я действительно в некоторых случаях поступил неосмотрительно. Мне-то, понятно, казалось, что я поступаю правильно, а вот Лысов и еще кое-кто квалифицируют мои действия иначе. И если посмотреть со стороны, покажется, что правы они, а не я.
— Но какие же это действия? В чем вас обвиняют, Антон Иванович? — с недоумением и тревогой, которую она не могла да и не хотела скрывать, спрашивала Клава.
Бескуров, по возможности смягчая слова и выражения, передал ей содержание своего разговора с Лысовым. Сначала он описал внешность самого Лысова, упомянул о прежних встречах с ним и только потом перешел к беседе в конторе — все для того, чтобы продлить свое пребывание в этой уютной, окутанной полумраком комнатке, еще и еще смотреть в глаза сидевшей напротив девушки, без конца повторять ее имя и слушать ее то удивленные, то возмущенные или одобрительные восклицания и реплики. Бескурова несказанно радовало, что Клава приняла его огорчения близко к сердцу, что она понимает его с полуслова и уже не отводит взгляда, когда он ласково и благодарно смотрел на нее. Ему даже совестно стало от мысли, что он перекладывает на ее девичьи плечи часть собственной душевной тяжести, зато насколько ближе и роднее показалась она Антону, когда воскликнула:
— Я пойду и расскажу Лысову все сама! Это ложь! Тот, кто писал в райком, двуличный и низкий человек. Почему же он не выступил открыто?
— Возможно, он еще выступит, — успокоил ее Бескуров. — А с Лысовым говорить бесполезно. Представьте себе, что кто-нибудь видел, как я зашел к вам. Ну и пожалуйста: сразу подумают, что я подговорил вас.
— Да, верно, — рассмеялась она и вдруг тряхнула головой так, что волосы опять рассыпались и почти закрыли все лицо. — Ну и пусть думают, а я все равно завтра поговорю с Лысовым.
— Не стоит, Клава. — Он протянул руку, взял ее за согнутый локоть. Она сразу встала, но Антон, тоже поднявшись, не отпустил ее руки. Так они несколько секунд стояли друг против друга, словно прислушиваясь к биению своих сердец, потом он притянул ее к себе и прижался щекой к ее теплым, мягким волосам.
— Не надо, Антон Иванович, — чуть слышно проговорила она и отошла за столик, на котором едва, добирая последний керосин, горела лампа.
Антон неловко опустился на стул. Что бы ни случилось с ним
