Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Мужик в летчики метил, — рассказывал словоохотливый Василий. — Оно и понятно: зарплата у летунов большая. Не вышло. Не прошел, однако, по конкурсу. Тогда он к Оврагову метнулся.

В пилоты захотел. Эта деталь рассмешила фон Арнима. В числе прочего он занимался программой подготовки украинских пилотов: два с половиной года их тренировали для полетов на F-16. Русские ворюги в это время пили французские вина и ездили на Лазурный берег. Теперь поздно искать пилотов.

Такие истории наполняли дни гегельянца. Дни тянулись, время шло, Василий появлялся и исчезал, приходил в восемь утра и в четыре часа дня — с неизменной баландой: мяса, по настоянию узника, не добавляли. Наверху русские оккупанты готовились встретить штурм — тот финальный, очистительный смерч, который сметет несправедливость с лица земли, установит закон. Еще немного. Надо терпеть и ждать. Они сами приползут просить его прощения. Василий, тот, скорее всего, не поймет своим убогим умишком, что следует уже сейчас искать снисхождения. Но те, что поумнее, кинутся просить пощады.

Ахим фон Арним не удивился, когда в неурочное время лязгнул замок, и в его камеру вошел, а точнее, хромая, приволокся Роман Кириллович Рихтер, старик с впалыми щеками и седой щетиной на больном лице.

Ничего удивительного в его появлении фон Арним не нашел. Это был тот самый старик, что заступился за него перед кровожадным Варфоламеевым. Старичок казался милосердным, а он выгоду искал, оказывается. Я-то принял старика за искреннего гуманиста, с брезгливостью подумал гегельянец. А он попросту ловкач. Сейчас они все будут искать моего общества. Понимают, что дни империи сочтены: славяне ищут связей на Западе. Такие маневры — признак того, что русское общество разваливается. Сейчас старик будет вспоминать, что «спас» мне жизнь, станет искать через меня протекцию на Западе. Не следует поддаваться на провокацию. Фон Арним встретил гостя холодным снисходительным взглядом: субъект оборванный, жалкий, грязный.

Гардероб Романа Кирилловича Рихтера и в мирные дни был беден. С тех пор как старого профессора оставила жена, он совершенно не обращал внимания на свой внешний вид. Рубашки стирал, но никогда не гладил, брюки ученого были в пятнах — он постоянно проливал на них чай или суп, если обедал в университетских столовых. За месяцы, проведенные в тюрьме, в подвале у Макара и в катакомбах Бахмута, его одежда превратилась в лохмотья. Нищий, убогий старик — вот реальное лицо так называемой русской интеллигенции, подумал фон Арним с некоторой брезгливостью, но и с жалостью тоже. Но что мог он сделать для несчастного опустившегося человека?

— Благодарю, что спасли меня, — снисходительно сказал Ахим фон Арним. — Впрочем, — добавил он, чтобы русский старик не возгордился, — русские бандиты все равно не осмелились бы тронуть европейца. Человек Запада для дикарей — табу. Инстинктивно варвары понимают, где их место.

Про себя же гегельянец подумал: любопытно, этот старик знает свое место — или нет? Что именно он у меня попросит? И как он оформит свою просьбу?

Лести и приспособленчества Ахим фон Арним не терпел. Вежливость и воспитанность — да; покорность и предупредительность — безусловно; но показное раболепие он не выносил. Хорошо бы старик сумел сохранить достоинство.

Старый профессор Роман Кириллович шел прямо к американскому немцу, сосредоточенно глядя в лицо пленнику.

— Вы, конечно, помните строки Тютчева, величайшего поэта девятнадцатого века?

Ахим фон Арним недоуменно воззрился на старика.

— Какие строчки?

— Вы еще не догадались?

Средь бурь гражданских и тревоги

Я поздно встал и на дороге

Застигнут ночью Рима был.

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые,

Его призвали всеблагие,

Как собеседника на пир.

Старик произносил слова стихотворения не так, как произносят чтецы-артисты. Он словно говорил свои собственные слова, рассуждал.

— Да, тут описано крушение Российской империи, — снисходительно сказал фон Арним.

— Нет, здесь сказано о крушении Римской империи.

— Так ведь Россия — это Третий Рим, — насмешливо сказал фон Арним. — Сами добивались титула. Вот и рухнул Третий Рим. Согласны?

— Так. Но, прощаясь с римской славой с капитолийской высоты, во всем величье видел ты закат звезды ее кровавой, — сказал задумчиво старик. Помолчал и добавил: — Закат звезды кровавой. Именно звезды! Понимаете? Вы понимаете, что поэт имеет в виду?

«А он сошел с ума, — подумал гегельянец. — Старик попросту спятил. Сумасшедший. Надо быть осторожней. Еще укусит».

Роман Кириллович Рихтер действительно стал безумен. Произошло не вдруг: постепенно накапливалось — и свершилось. То было не буйное карикатурное безумие, но сосредоточенное тихое помешательство, осмысленное самим безумцем как концентрация умственных усилий. Помешательство возникло как результат упорных размышлений, неразрешимых вопросов и длительного унижения. Роман Кириллович, которому приходилось в последние годы принимать вещи, которых он принять не мог, улыбаться тем, кому он не расположен был улыбаться, сгибать шею перед теми, кто не стоил и его взгляда, — Роман Кириллович неожиданно распрямился. Он сделался надменно прям, сосредоточенно язвителен и даже страшен. Седые немытые космы старика разметались и свисали по обе стороны его обескровленного лица. Роман Кириллович две недели не брился, серая щетина перешла в подобие бороды — клочковатой и неряшливой. Глаза, от природы зеленовато-карие, стали пронзительно-зелеными, как у лешего, как у лесного отшельника. Он так пристально вглядывался в черты Ахима фон Арнима, что гегельянцу захотелось спрятаться. Но спрятаться в пустом подвале, в котором пять шагов до стены, невозможно. Гегельянец отвел глаза.

Страшный старик спросил:

— Но эти строки хотя бы знаете? Целую ночь соловей нам насвистывал? Каково? Понимаете: целую ночь! Вам это ничего не напоминает? На размышления не наводит?

— Вы успокойтесь, — как можно рассудительнее сказал фон Арним, гегельянец. Он верил в силу разумного слова.

Старик произнес раздельно и четко:

— А я не волнуюсь. Я вам объясняю.

И во всю ночь безумец бедный

Куда стопы ни направлял,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал.

Теперь вы поняли? Повсюду. Всю ночь. С тяжелым топотом. А соловей свистит!

— Да, — сказал фон Арним, — понимаю. Симпатичные стихи. Успокойтесь, однажды Россия вернется в семью цивилизованных народов. Обещаю.

Уполномочен ли был Ахим фон Арним обещать прощение от лица цивилизованного человечества или то была его собственная инициатива, но гегельянец сказал, подавая бедному умалишенному надежду:

— Полагаю, придет время, и Россия сумеет заслужить прощение.

Безумный старик расхохотался, в подвале смех его прозвучал гулко.

— Не поняли! Повсюду! Повсюду! Закат звезды кровавый! Вот в чем дело. Проблема не в том, чтобы Запад простил Россию. Проблема в том, чтобы Россия простила Запад.

Старик вплотную приблизился к фон