Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Ее создали абстрактным искусством и устранением христианской доктрины. Как, скажите на милость, отличить одну абстрактную картину от другой? Как определить, где американский абстракционист, где австралийский, а где английский? Как отличить национальные корни Мондриана и Малевича? И вот парадоксальная, но тем не менее — реальность: культурных, религиозных и интеллектуальных различий нет, а национальные остались! Поэтому украинские националисты грабят Киево-Печерскую лавру, а прогрессивные католики всего мира молчат. Позвольте, но вы уже однажды, в 1453 году, отдали Константинополь на поругание! Разве не знаете, чем это кончилось для вас самих?

Требуется сказать точнее. То, что мешало процессу глобализации, — это не конфликт религий и полов, не различие культур, но отличие великого и ничтожного. Оказалось, что для тотальной демократии важнее всего устранить разницу между величественным и ничтожным. Основной упрек, брошенный России, — это не упрек в ее «имперской сущности», это упрек в величии ее культуры, в «псевдовеличии», как утверждают украинские идеологи, поддержанные Америкой. Сначала «разоблачение» русской культуры меня удивило: какая разница — имеется настоящее величие у русской культуры или это выдуманное величие? И кто, скажите, пожалуйста, будет судьей в этом вопросе? Чья культура настолько огромна, чтобы дать возможность судить? Не судят же американскую культуру за «псевдовеличие», хотя, по правде говоря, в грандиозной панораме не наблюдается обилия композиторов, философов и писателей; впрочем, культура все еще очень молода и проходит период формирования. То, что великая русская культура раздражает самим фактом существования — фатально: величие русской культуры отменить нельзя, даже если объявить его «ложным величием», оно себя проявит со всей неизбежностью.

Иное дело, что требуется отменить «великое» в принципе. Великого в мире быть не должно. Мир «свободы» не нуждается в Байроне, Моцарте и Леонардо. Мир «свободы» нуждается в абстракции и в условном рок-певце. Мир демократии должен существовать с усредненным продуктом личности и с усредненной культурой управляемого человека.

Иероним Босх в конце пятнадцатого века написал триптих «Воз сена» — эпитафию христианской культуре. Это классический триптих, созданный по формальным церковным канонам: на левой створке изображен рай, на правой створке — ад, а на центральной, где обычно изображают либо Страшный суд с архангелом Михаилом, либо собор — изображена повозка со стогом сена. Эта бесформенная груда вместо строгой формы и есть итог Ферраро-Флорентийского собора, на котором в пользу мелкого торжества торговли и власти отказались от защиты Византии.

Копна сена вместо собора! Абстракция и клякса вместо формы. Национальная идея вместо общего равенства.

Мир недоумевает, как прекратить конфликт между Россией и Украиной, хотя это же так просто. Достаточно сказать, что разницы между украинцем и русским нет, как нет разницы между мужчиной и женщиной. Отменить нации — разве это плохо? Обозначать наподобие «родитель номер один» и «родитель номер два» — «славянин номер один» и «славянин номер два». И оба — равноправные члены общей семьи народов.

И теперь я спрошу вас и себя: как такая банальнейшая идея, как «национальное самосознание», могла обрести популярность? Ведь это не идея всеобщей любви, пролетарского интернационализма. Как же можно ради национальной демократии убивать?

Мир страдает за то, что не смог принять великую идею республиканского социализма и заменил ее функциональной концепцией управляемой национальной демократии. Мор, Эразм, Рабле и Данте сегодня были бы объявлены вне закона, а Бруно сожгли бы снова. Национальное! Снова национальное!

Скорее всего, Мария, тебе случалось говорить о ницшеанской идее цикличности. Идея не нова: все мы употребляем французское выражение «déjà vu», которое я ненавижу за показное «знание жизни» и за тот мелкий аршин, которым обыватели измеряют известную им историю. В действительности ничто не повторяется, как нет и не может быть двух одинаковых душ. Ницше в своей концепции «вечного возвращения» не имел в виду буквального тождества явлений. Ницше презирал заурядность, поэтому думать, будто Ницше утверждает, что всякое явление воспроизводится, значит поместить его мысль в приговоренную череду банальностей. Ницше говорит об ином: он говорит, что запас энергии не бесконечен, а время — бесконечно. И, как следствие, в бесконечном времени усилие, единожды сделанное, не является финальным, оно потребуется людям снова. Но, даже если принять допущение Ницше и согласиться с тем, что усилие придется повторять в бесконечном времени, то из этого возвращения не следует того, что новый поступок будет тождествен прежнему. Похожа Октябрьская революция на Великую Французскую революцию? Похожа российская контрреволюция на Вандею или на английскую реставрацию? Скорее, я бы сказал так: революция и контрреволюция сосуществуют в обществе всегда, проявляясь в комбинациях, а число комбинаций бесконечно.

Идея национального возникла снова, в новом обличии.

Все сказано ради простых слов в заключение.

Я считаю, что любовь, история, искусство, революция суть субстанции, которые следует понимать в целом, видя внутри этих субстанций сложность: и оправдания, и контраргументы. Вас обеих это может оскорбить, но в моей собственной жизни я не в силах отделить период любви к Елизавете от периода любви к Марии. Да, любовь к Марии захватила все мое существо, но существо это уже было сформировано моим отношением к Елизавете, моей виной перед ней, и образ Елизаветы стал частью того существа, которое обращено к Марии. Значит, в моей любви к Марии есть и любовь к Елизавете. Неужели кто-то может вообразить себе рубеж, на котором прекращается романское искусство и начинается готическое? То, что мы называем готикой, растекается по всей европейской истории вплоть до Нового времени. Романский стиль вплавлен в готический, и барокко вырастает из готики не внезапно, но в течение столетий.

Идея вечного возвращения, таким образом, не есть констатация повторений, но утверждение вечного, продолжительного самосозидания. Каждое новое усилие как бы надстраивает предыдущее, человек создает себя сам, взяв на себя роль Бога по отношению к фазе творения. Ницше называет такое существо Сверхчеловеком, но мне термин неприятен, поскольку отрицает человеческое начало как уязвимое: а уязвимость в моем понимании — добродетель. Пусть уязвимый человек достраивает каждым усилием именно свою уязвимость.

Бесконечно ли время творения? Кант считает, что время и пространство определяются через сознание, и, следовательно, время имеет границы нашего сознания. Мне сегодня представляется, что такое понимание пространства и времени в сочетании с усредненным гуманистическим ресурсом демократии становится оправданием мещанской морали.

Меня тревожит судьба детей. Мы вступили в полосу времени, которое принесет распад европейской идеи, великая миссия христианского социализма рассыплется, а другой идеи у Запада нет. Что я могу посоветовать детям? Русская земля волей Провидения поставлена между Западом и Востоком, и я молю Судьбу и взываю к разуму русских людей — избежать концепции самодовольного Евразийства, но