Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Марк не пишет личных писем.

Каштанов переводил взгляд с одной женщины на другую. Мария никогда не спорила, но все, что она говорила, было окончательно. Мария никогда не просила — она констатировала, что должно быть сделано. Однако сейчас они находились в доме Елизаветы, и пожелание Елизаветы имело значение. Каштанов боялся обидеть тихую, безропотную Елизавету — или она казалась ему такой? Мария тоже была немногословной, но никто не назвал бы Марию тихой. Каштанов сравнивал внешний облик женщин.

Это были очень разные женщины. Елизавета, не умеющая и не желающая уметь постоять за себя, принимающая все удары покорно, — и Мария, которую нельзя было ударить безнаказанно. Елизавета, сжавшая себя в комок, чтобы остаться незамеченной бессердечным миром, — и Мария, ровно идущая и не способная пригнуться. У обеих были замученные, усталые навсегда лица.

И Каштанов прочел вслух:

Кроме письма ничего не смог дать. Мечтал стать учителем для детей, защитником для жены. Вы знаете, за что стыдно и почему мне стыдно. Перед каждой из вас и перед обеими. И перед детьми.

Пишу, чтобы сказать о том, что не получилось сказать, пока мы были рядом.

Сначала расскажу про эту войну, которая разлучила. Чтобы рассказать о любви, надо сначала сказать о войне.

По-другому выйдет неточно.

В первые месяцы войны я думал, что данная война устроена наподобие русской куклы «матрешки»: внутри первой куклы спрятана другая, а внутри второй куклы — еще одна. Я полагал, что так называемая «колониальная» война с «империей» — это надуманная, поверхностная причина. Внутри пафоса «борьбы с империей» скрывалась «национальная» война, древняя распря. Внутри национальной войны скрывалась «культурная» война — потому что, как выяснилось, главным врагом является даже не русское самодержавие, а русская культура. Но внутри «культурной» войны пряталась «религиозная» война, потому что сердцем русской культуры является Православие. Но внутри религиозной войны оказалась спрятана «капиталистическая» война — за передел финансовых рынков, за контроль над энергией. И внутри капиталистической войны — закономерно — обнаружилась война против Европы, которая в очередной раз распалась.

Мне как историку Столетней войны было интересно сравнивать процесс сегодняшний с классическим распадом Священной Римской империи.

Важно то, что национализм («национальное самосознание»), использованный манипуляторами войны как оружие против «империи», оказался востребован Европой. Национализм оценили как положительное явление — и это несмотря на то, что Европа (не только Европа, но шире — Западный мир) в прошлом веке отказалась от разделения и дифференциации по национальному признаку.

Цивилизация (так мы называем западную культуру) отказалась даже от естественных альтернатив — от культурной, религиозной и даже гендерной дифференциации. Демократия стремится (это буквально не произносили, но читалось между строк) к тотальной унификации живой материи. Так происходит якобы ради идеи равенства: считается, что всеобъемлющая демократия не должна мириться ни с каким различием как с окончательным. Женщина не только получила равные права с мужчиной в голосовании, она может стать мужчиной в буквальном смысле слова. Мужчина может стать женщиной, а существование Бога, который сотворил мужчину и женщину, фактически отрицается. Какова причина отказа от диверсификации на самом деле — не столь важно. Важно совсем иное.

Разжигание национальной розни между двумя славянскими племенами противоречит концепции отказа от религиозной и половой принадлежности. Постоянно хочется спросить, как это сочетается в сознании: утверждение, будто гендерная принадлежность не имеет значения, что традиция, раса, религия — переменные величины, и одновременно — борьба за самобытность Украины. Позвольте, но если женщина и мужчина тождественны, то и Украина с Россией неразличимы. В западном мире понимание «свободы» и «демократии» построено на том, что любое различие (даже различие полов) следует устранить. Во имя чего следует устранять фундаментальные базовые границы? Вы исключили христианскую доктрину из культуры Запада как агрессивно-доминантную, теперь христианства как морального урока нет. Пусть так. Но скажите: как на фоне нарочито созданной эклектики вы умудряетесь настаивать на разнице украинца и русского? Это же противоречит вашим собственным установкам. Вы лжете в какой момент: когда говорите, что мужчина неотличим от женщины, а христианин от мусульманина, или когда говорите, что украинец принципиально отличается от русского? Где соврали? И я скажу — где.

Национальная рознь сделалась актуальна вновь — именно по той причине, что вы (я обращаюсь к миру Запада) ликвидировали разницу межрелигиозную и гендерную, именно потому, что вы сознательно сдали рубежи защиты гуманистической христианской культуры перед языческой. Апостол говорит: «Нет ни эллина, ни иудея, но все и везде — Христос», поскольку следование христианской доктрине отменяет нации. Но если нет христианской доктрины, если нет Христа, то тогда актуальным становится различие эллина и иудея, украинца и русского. Маркс говорит: пролетарии всех стран, соединяйтесь! И этот призыв исключает различия по национальному признаку. Но если пролетариата нет, если коммунистического идеала более нет, если нет коммуны, то и соединяться уже некому — вот тогда нации выходят на первый план, и тогда мировая национальная война возможна опять.

Однажды расовая, национальная фашистская концепция уже оппонировала коммунистической: так возникла Вторая мировая война. Нацизм (национализм и фашизм) был побежден наднациональной идеей. Как же получилось так, что сегодня славится идея нации и национальной идее присвоен статус «лидера и защитника» демократии? Где здесь ошибка?

Сегодня вам кажется, что вместо христианского интернационализма, вместо пролетарского интернационализма, вместо коммунистического интернационализма успешно создали интернационал капиталистической демократии: так называемый «глобализм». Это концепция, объявляющая имущественное равенство граждан несущественным, поскольку важнее равенство «гражданских прав», равенство политическое. Разумеется, возможности у бедного и богатого совсем не равны, но «право голоса» существует у всех, и это делает имущественное неравенство как бы несущественным. Иное дело, что подаренный властью «голос» не знает, о чем ему говорить. Для того, чтобы этот механизм (подмены реального равенства — символическим) работал исправно, потребовалось отказаться от того, что может мотивировать человека на протест против унификации. Надо отменить все, что делает «голос» осмысленным. Право голоса можно дать только тогда, когда говорить уже не о чем. Отказались от высоких страстей, от проектов идеальных обществ, от утопий, от социальной философии, от фигуративной живописи, от предметных рассуждений, от религии, фактически отказались от семьи и культуры, от пола и родины. «Мечтаем войти в Единую Европу!» — кричат, умирая, украинские националисты, а Европа разваливается на части. И этот идиотизм стал символом эпохи заката демократии.

Теперь, когда устранили все, что могло дать содержание «голосу», на первый план вышла нация, и теперь культуру (это единственный, последний выход) стали определять через кровь.

Вот так создали эту подлую войну.