Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Жестоко, — сказала Жанна Рамбуйе. Как-никак она была женой брюссельского демократа и гуманиста.

И женщина в халате сказала:

— Подло это.

— А что такого? Они нашим звезды на спине вырезали. А мы их в бочках катали.

— Плохо, когда брат на брата. Вот как теперь.

— А кто это тут мне брат? — поинтересовалась Алевтина Прыщова. — Хохлы, что ли?

— Украинцы.

— Хороши братья, — высказала ведьма свою точку зрения на славянский мир, — всю жизнь нас предавали. По лесам ховались, в спину нашим стреляли. На кой ляд мне такие братья? Вот мои братики, — и старуха указала на котов в лукошке. — Коты, если хочешь знать, они лучше всякой перевязки. Кладешь котика на рану, рана и затягивается.

— Надо попробовать, — весело сказала Жанна. — Если мне ногу оторвет, ты мне котика приложи к ране, бабушка.

— Какая я тебе бабушка? Нашла себе бабусю. Мне таких внучек не надобно. И кота я тебе не дам. Ты его чем-нибудь заразишь. Сифилиса нет?

— Пока вроде нет сифилиса. Хотя ты, бабка, права: погуляла я знатно. От французов с бритишами могла подцепить. Бабусей мне быть не хочешь, так я тебя бабкой звать буду. Вылитая баба-яга. А муж у тебя был леший. Мне про таких в детстве сказки читали.

— Баба-яга?

И точно: поезд вошел в русскую чащу, где в болотах еще не перевелись кикиморы, а в темных кустах выли лешие. Старуха Прыщова прищурилась, шумно втянула воздух прыщавым своим носом, оскалила редкозубый рот.

— Откуда про русских леших знаешь? — подозрительно спросила Алевтина Прыщова. — Ты ж француженка. Хотя по-нашему набалатыкалась. Ты, может, шпиёнка? Теперь шпиёнов везде по Руси полно. Соседка у меня была, ну, скажу тебе, матерая такая шпиёнка. На Ливию работала, сука нерусская. Рафаэла зовут, а фамилия у нее была польская, не выговоришь. А другой сосед был еврей, этот, конечно, на пиндосов ишачил. Тебя-то как зовут?

— Жанна Рамбуйе, — представилась Сибирская королева, упиваясь реакцией старухи.

— Ну ты даешь, — сказала Прыщова.

— Это, бабка, не настоящая фамилия. Это, так сказать, псевдоним разведчика. Муж у меня — вот он настоящий шпион. Он себе придумал фамилию Рамбуйе, как будто он благородный. А на самом деле он Плонплон. Деревенщина обыкновенная. Он на брюссельскую мафию работает. Им там благородные нужны. Слыхала про Европарламент? А еще он в Оксфорде профессор кислых щей.

Обвал информации и чужих русскому уху слов старуху ошеломил, но Алевтина Прыщова обладала цепкой живучестью лесных тварей: выискивала нужные коренья — остальное выбрасывала.

— Скрываешься, стало быть, под чужой фамилией. А своя-то фамилия есть? На суде как тебя будем величать?

— А своя фамилия у меня — Николаева. Я, бабка, родом из Якутии. Город Мирный.

— Врешь. Хотя точно: глаза косые, скулы широкие. Я-то сперва подумала — ты морду отъела. А теперь гляжу: чукча. Как есть — чукча.

— Ты себя, бабуся, береги, — сказала женщина в халате, — за врачами хохлы охотятся. Как наденешь белый халат, считай — на мушку тебя взяли.

И действительно: привычное для всех войн уважение к врачам на этой славянской войне отсутствовало. Стараясь причинить обидчику максимальную боль, ликвидировали врачей. Пугали таким образом или в действительности раздавали награды за убитых врачей, но в так называемых социальных сетях обещали вознаграждения за убитых русских докторов. Возможно, лгали и пугали.

Женщина в халате рассказала, что работала санитаркой в Донецкой области, в городе Соледаре, в психбольнице. ВСУ разбомбили психбольницу, психи бегали по городу. В Соледар зашли солдаты, к пленным врачам относились неприязненно: потому что врачи — сепаратисты. Говорили: «Вы никто. Вы сепары. Мы вас ненавидим. Можете не оборудовать себе подвалы, мы ваши подвалы всё равно гранатами закидаем». Еще сказали, что будет люстрация.

— Что такое эта иллюстрация? — Прыщова спросила.

— Арестуют тех, кто радовался русским в Крыму и на Донбассе.

— Эвон как!

Другая женщина возразила:

— Я с негативом от мирного населения не сталкивалась. Люди сами к нам шли. Если кто из гражданских ранен, он хочет к военным медикам, а не к обычным врачам.

Женщина в халате рассказала:

— В среднем двести раненых в день. Надо быть в режиме готовности, — она так и сказала, по-солдатски, «режим готовности», — особенно перед нашим наступлением или когда противник наступает. А врачей никто из украинцев не трогает, это глупые слухи.

— Скоро больше будет, — сказала другая женщина. — Кассетные бомбы. Чтобы больше народу убило.

Так и было. «Мы отправляем на Украину кассетные боеприпасы, которые должны сильно проредить людскую плотность русской обороны», — так, слово в слово, выразился председатель Комитета начальников штабов генерал Милли. «Сильно проредить людскую плотность русской обороны» означало «убить больше людей, мужей этих женщин в поезде». Для генерала Милли и русские, и украинские мужчины были разменными единицами, условной величиной, хотя если бы кто-то сказал генералу, что его собственному сыну вырвут язык, вышибут глаза или оторвут гениталии, генерал бы расстроился.

— Так и раньше были кассетные, — сказала женщина в халате.

— Нет, они стреляли американскими минами-лепестками, тоже запрещенное оружие, но это не кассетные. И как убережешься? Не говорят, когда ударят.

— Оповещают за несколько часов. На передовой нет связи — ни телефона, ни интернета. В Кременной, — рассказала женщина в халате, — было всего одно место, где тебе дают специальный пароль, и ты можешь связаться с близкими, сообщить, что все в порядке.

— Мне некому писать, — сказала Жанна.

— И деточек нет?

— Нет.

— Как же ты без деточек? — удивленно спросила женщина в халате.

— Скоро доедем, — сказала другая женщина, рыжая и рыхлая. — В Донецке, на второй линии, кто-то останется. Я лично в Бахмут поеду. Муж вроде там.

— Откуда знаешь?

— Так я не знаю. Чувствую.

— Я тоже в Бахмут, — сказала Жанна. И добавила: — И у меня муж. — И, сама понимая, как это нелепо, сказала: — Новый муж. Военный.

И уж совершенно несусветную глупость:

— Он полковник.

На эту чушь никто даже не отозвался. Женщина в халате сказала:

— Пока до полковника не доехала, ты про графскую жизнь потрави. Что-нибудь божественное. Париж. Ну, и это все, — она покрутила пальцами.

— Давай, подруга, расскажи, — сказала рыжая.

И Жанна стала рассказывать про Париж. Она поняла, что кроме этих рассказов о гостиных и кафе она ничего своим новым подругам сказать не может. Она никогда не нянчила детей, не хоронила мужа, не стояла в очереди за маслом. Из Якутии уехала рано, когда отец разбогател