Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Жизнь постепенно отберут у всех, спрятаться не получится; но в первую очередь жизнь отнимают у тех, кто идет легко и не умеет хитрить. Санитарный поезд вез ее туда, где убивают; а убивали тех, кто пошел на смерть не раздумывая — и вовсе не потому пошел, что на смерть послало бесчеловечное правительство. Шли умирать потому, что некрасиво оставаться в живых, если убивают товарища.

Жанна смотрела на своих попутчиц по вагону как на подруг, и те отвечали ей взглядами давних знакомых.

Старуха, занимавшая соседнюю койку, прижимала к животу лукошко с котами, которых — против всех правил — ей разрешили взять в санитарный вагон. В корзине было четыре кота, разноцветных и яркоглазых, и старуха беседовала с ними, всякий раз изменяя слово «кот» в зависимости от настроения и от поведения котов.

Старуха говорила умильно: ах ты, котик! Или ругалась: подлый котяра! Или назидательно: вот хулиганистый кошак! Или: наглый котище! Или ласкательно: котичек, котуля, котофей! Или поощрительно: котан! — и француженка поражалась тому, как гибок русский язык.

На каком языке еще можно найти десять измененных наименований мохнатого усатого и глазастого друга?

— Как же тебе, бабуся, котов в санитарный поезд разрешили взять?

— Нешто я спрашивать буду? — ответствовала старуха Алевтина Прыщова. — Что меня, ведьму старую, взяли, вот за это им спасибо. Только справнее меня у них никого нет. А котов взяла — никого не спрашивала. Указы ихние слушать не обучена. Что хочу, то и делаю. Ну, чего уставилась?

— Учусь, — сказала Жанна.

— Меня уж на том свете с фонарями ищут, а взяли, однако. Помогай нам, говорят. С вами, с молодками-вертихвостками, потягаюсь. Не поглядели, что старая перечница. Я-то все умею, не тебе, шлендре, чета. В морге работала при военном госпитале. Тогда из Афгана доходяг везли. Меньше, чем теперь. Однако мертвяков хватало. Прибрать покойника-то обучена.

— Мертвым забота без надобности, — сказала коренастая женщина в белом халате. Подошла ближе, подслушала разговор, решила вмешаться. — Перевязать можешь? Кровь останавливать? Инъекцию сделать?

— Если есть что перевязывать, так и перевяжу, — резонно заметила Прыщова. — Когда ноги-руки оторвет, перевязывать уже нечего. А уважение покойнику оказать надо.

— Разное бывает, — сказала женщина в халате. — Я третий раз на передовую. Однажды мальчишку привезли — осколком мины лицо срезало. Понимаешь, левая половина лица есть, а правая в воздухе висит. Подшили, довезли до операционной в большом госпитале.

— Живой остался? — спросила Жанна.

— Не знаю. Ему второй осколок в легкое попал.

Старуха смерила женщину в халате взглядом, сказала:

— А по России-матушке обычай такой. Погост — святое место. Довезти надо покойничка до погоста. Чтобы родня ему поклонилась. А вы чего думали, молодки? Зачем едем-то? Перевязывать? Здоровье ты уже никому не вернешь, подруга. А уважение оказать надо.

И женщины, которые собрались вокруг, согласились с ведьмой.

— Думаешь, подруга, вот немцев завтра победим — и жизнь наладится? — сказала старуха. — Ручки-ножки раненым пришьем и будем жить припеваючи? Ни хрена, товарки, у нас не наладится. Все как было на Руси, так и будет. А уважить покойника надо. Пока война идет, вроде и живем с вами дружно, за руки держимся, мужиков своих оплакиваем. А потом опять пойдет канитель — каждая из вас к себе в норку мужичка побогаче потащит, мясо пожирнее урвет. Локтем меня отпихнешь, чтобы урвать кус послаще. Не так, что ли?

— Все ты врешь, бабка. Мы под огнем наших мужей спасаем. И нам разницы нет — свой или не свой. На себе чужого мужика тащим — как своего, родного. Работали под огнем, накладывали лигатуры для кровеносных сосудов, и — вот те крест, бабка, — когда работаешь, о себе не думаешь.

— Спасибо тебе, — сказала ей Жанна Рамбуйе.

А старуха Прыщова гнула свою линию:

— То-то и оно, что пока война, ты и чужого пожалеешь. Тебя беда огреет, ты узнаешь, что другому помочь надо. Пока мужика не похоронишь, не поймешь, почему подруга плачет. Война нужна, вот что я вам скажу, молодки.

— Все плачут, — сказала женщина в халате. — Нас тут семьсот медсестер в эшелоне. И все слышали, как мужики плачут и как бабы над мужьями воют. А когда раненого везут, тут уже не до слез: надо быстро наркоз дать, открыть живот и зажать сосуд, который кровит. Война никому не нужна, бабка, на войне мужья мрут. Просто так вот пришлось. Такая работа.

— Ну, работай, раз такое у тебя желание имеется.

Ведьма поджала губы, осерчала. Прыщова не выносила, когда с ней спорят.

— Работай. Русская дура себе работу всегда найдет.

Потом старуха рассказала о себе:

— Понимаешь, молодка, квартиру-то у меня оттягали. Раз-два — и гуляй, Алевтина Прыщова! Чего-то я там подмахнула, а оказалось, не то подмахнула. Вот квартиру и отобрали. Подсунули документик. У нас ведь как? Лучше вообще ничего не иметь, оно надежней. А если у тебя квартира есть, или, допустим, штаны имеешь, так отберут квартиру и штаны снимут. Ну, я и решила — чем на вокзале попрошайничать, в санитарки наймусь. Опять же — харчи казенные.

Военный медицинский поезд «Святой Лука» в последних трех вагонах имел морг, а прочие вагоны приготовили для тяжелораненых. Поезд пришел с юга, аж от Джанкоя, через Волноваху. Это был один из тех «поездов здоровья», которые пришли в Крым через недавно построенный мост, их сейчас переделали под военные лазареты. Теперь состав развернулся на Донбасс. Санитарки и сиделки сновали вдоль состава, знакомились.

— Сама-то откуда будешь? — полюбопытствовала Прыщова. Оглядела Жанну. — Морда у тебя больно гладкая.

— А морда у меня гладкая, потому что я французская графиня, — ответила Жанна, причем выговорила слово «графиня» с презрением.

— Да неужто? Прям вот графиня?

— Муж у меня французский граф. Рыцарь без страха и упрека. Chevalier sans peur et sans reproche.

— Сам спер и сам же врешь. На них, на графьев, похоже. Прут все, что плохо лежит. Только я тебе так скажу: у меня-то квартиру не графья сперли. Графьев-то всех извели. А наши новые еще графьям фору дадут.

Старуха Прыщова углубилась в воспоминания и сказала:

— Сама графьев не застала. Я уж, считай, после войны родилась. В День Победы, в аккурат. Хотели Викторией назвать. Виктория Прыщова — любо-дорого! А отец уперся: хочу Алевтину. Так тебе скажу, графьев сама не