Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор
— В конце концов, — вещал Грищенко сметанным баритоном, — пусть варвары нам возражают! Где наши оппоненты из Кремля? Извольте, послушаем. Мы глобальная элита, мы дебаты ведем открыто. Мы, борцы за открытое общество, не прячем намерений от врагов. Пусть-ка варвар примет участие в прениях.
И сонм русских просвещенных индивидов приветствует этот вызов.
— Да! Где эти трусливые кремлевские сатрапы? Пусть-ка пожалуют!
Герои мероприятия — беглые российские олигархи и администраторы высшего звена. Только беглых вице-премьеров российского правительства адмирал Джошуа Черч насчитал аж восемь экземпляров. И каждый из них — миллиардер. Каждый был кормчим своего народа во время построения «открытого общества», каждый из них помогал вскрыть устричную раковину России. И каждый уехал, увозя с собой миллиарды. Вот бывший премьер-министр России, вот бывший министр иностранных дел (которого называли «мистер Да», поскольку он соглашался с любым требованием соседей), вот беглый глава нефтяной компании — он в розыске за заказные убийства конкурентов; вот беглый президент банка, он вывез миллиарды, но находится под политической защитой Британии. Это лучшие люди России, то, что человечество решило сохранить от варварской цивилизации. Из них и будет формироваться новое правительство Свободы.
А вот и их окружение — те верные, без которых не распустится цветок новой партии.
Зал постепенно заполнялся «предателями Родины». Так их называла российская пропаганда. Как странно и страшно произносить эти слова — дело в том, что если клеймишь плохую, злую Родину, то приклеенный ярлык «иноагента» — это медаль, тогда «предатель» — это звучит гордо! Автоматически вы попадаете в компанию Ремарка и Фейхтвангера, Эйнштейна и Швейцера! С некоторых пор термин «предатель Родины» стал не ругательным, но комплиментарным, эти люди чувствовали себя «антифашистами».
Они не служили никому, просто их нравственное чувство совпало с потребностью новых работодателей. Среди них были по-настоящему смелые и добрые и талантливые люди, уставшие от российской казармы. Российская пропаганда называла беглецов «полицаями», власовцами и капо — это было неверно. Прежний капо переживал оригинальные чувства: он искренне ненавидел советскую власть, которую предал, и воевал против собственного народа, но героики в его поведении не было. Современный эмигрант никого не предавал, он вжился в роль борца с подлой Родиной, исполняет на сцене роль человека, вынужденного порвать со своим народом — он играет Генриха Белля, Томаса Манна. Это тяжелое испытание, но назвать предателем того, кто искренне не принимает агрессию, нельзя. То были герои дня, они не прятались, они рисковали, они говорили во весь голос.
Здесь Клара Куркулис — вот почему она отсутствует в оксфордском пабе. Клара умна, широко образованна, то, что она посвятила себя борьбе, вызывает уважение. Ирония в отношении Клары неуместна и дурна — ее ведет нравственное, выстраданное чувство стыда за былую Родину.
Здесь уважаемый Семен Супов, сын миллиардера Супова. Других достоинств у молодого человека пятидесяти лет нет, но держится достойно, и рядовые оппозиционеры смотрят на него с почтением. Иной на его месте просто пользовался деньгами, но этот человек отдавал деньги борьбе.
Здесь вездесущий веган-сатанист Владик Цепеш, он редактор журнала «Дантес» и представитель «Радио Свободы». Цепеш носил маску «сатаниста» сознательно — эпатируя казарменную мораль России; на деле это был серьезный журналист, глубокий и внимательный, эрудированный человек.
Здесь писатель Михаил Изидов; долгое время красавец Изидов возглавлял российский журнал «Вог», освещал дефиле мод: сейчас Изидов из личных средств оплатил ракету, на которой велел написать «Не все так однозначно» и запустить ее к москалям. Но назвать Изидова предателем нельзя — он не скрывал своих убеждений.
Вот оппозиционер Зыков: он вальяжен, он громогласен. Вокруг Зыкова кружат поклонницы. Зыков талантлив, и он не прячется, напротив, говорит во весь голос. Не стоит осуждать его за желание нравиться дамам, он заслужил внимание своим даром.
Как свести к одному определению гостей «Адлона», и надо ли? Многих из них вело глубоко нравственное чувство — ненависть к войне и сочувствие жертвам войны. Этих людей (как и их оппонентов из противоположного лагеря) вела страсть к правде, но на войне правда бывает только односторонняя, и она используется в целях, не всегда учтенных правдивым человеком.
Многие из гостей говорят только по-русски, но так даже удобнее желать поражения России — на доступном ей языке. Берлин — как это уже случилось с серым прусским городом ровно сто лет назад — снова стал почти русским городом. Как и в двадцатые годы двадцатого века, в Берлин ринулась оппозиция русского правительства — прочь от сатрапии к свободе. В 1920 году беглых интеллектуалов-демократов не смущало, что они вступили в город свободы и социал-демократии, перешагивая трупы Либкнехта и Люксембург, тела расстрелянной Берлинской коммуны и Бременской республики. Ведь это должна была быть первая мысль: мы приехали в город расстрелянной коммуны. Но нет, никто из уехавших ни словом не обмолвился о Тельмане или о «кровавой собаке Носке». Впрочем, беглецам от русской революции было некогда анализировать происходящее в той стране, куда они бежали: кафе «Прагердиле» и его завсегдатай Эренбург; Андрей Белый, танцующий фокстрот; кумиры словесности Ходасевич, Цветаева, Пастернак, Набоков — они заметили безногих инвалидов войны, обожженный лик Пруссии, но никто не обмолвился о растоптанной коммуне. У них была своя, сильнейшая мука: романтики бежали с альбомами фамильных фотографий, уносили второпях связки любовных писем — могло ли у них достать времени, чтобы заинтересоваться судьбой «спартаковцев»? Сравнимо ли это было по значению с перемещением издательства «Геликон» из России в Пруссию? Они именовали район Шарлоттенбург Шарлоттенградом и пересадили в залитый кровью Берлин свое обиженное российское art-nouveau. Разумеется, беженцам от революции, оскорбленным коммунизмом, дела не было до Либкнехта и Люксембург (как не было и сегодня: в свободной Украине ломали памятники этим «героям» Берлина), но свободные художники не могли не знать, что та Веймарская республика, которая их принимает, только что расстреляла рабочих?
Впрочем, для чего ворошить старые альбомы эмиграции. Сегодняшняя эмиграция — на порядок интереснее. Нет-нет, не «мачеха российских городов» (вековой давности выражение поэта Ходасевича), сегодня Берлин был удобной гаванью, которую история приготовила для распадающегося славянского мира: то была пиратская Тортуга Восточной Европы, удобный склад награбленного перед перемещением в большой мир
" alt="Максим Кантор - Сетевые публикации">