Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Беженцы, шлюхи, цыгане и мародеры волочились по Европе во время религиозных войн; в двадцатом веке пошли уже демократические бойни, а калеки войны такие же. В Средние века убивали из-за разного понимания благодати. В двадцатом веке убивают из-за принципа равенства. Новая религия, за неверную трактовку равенства убивают.

Хорошо бы уснуть. Сон не шел, но все-таки Рихтер лег на диван брата рядом с цыганской девочкой, стараясь не задеть ребенка. Смотрел на серое окно. Потом аккуратно положил ладонь на девочку: показалось, что от окна дует, хотел согреть. Ладонь накрыла половину тельца младенца, потом девочка крохотной ладошкой обхватила один палец Рихтера. Он лежал тихо, боялся шевелиться.

Проститутка плескалась в ванной комнате, шумела вода, слышно было, как Мойра поет. Едет с ножом в Донецк, едет, чтобы убить, и поет. Два месяца провел с ней в поезде, думал Рихтер, и не понял, кто она. Она только что рассказывала про свою беду, а потом предложила себя. Как ты, профессор истории, можешь разобраться в народе и в том, что народ хочет?

Моя маленькая цыганочка, думал Марк Рихтер, когда ты вырастешь, тебя будут гнать из города в город, из страны в страну, потому что прав у цыган сегодня еще меньше, чем во времена Столетней войны. Сегодня все просвещенные люди переживают за права украинцев, но кто вспомнит про африканцев, которые тонут в Адриатическом море, стараясь добраться до Европы? А цыгане и вовсе никому не интересны. Знаешь, цыганочка, твой народ не считается полноценным демосом. И демократии у вас быть не может. Странно, правда?

Ладошка девочки была крошечная, пальчики сморщенные, мягкие. Но держала палец крепко.

А ведь это не по-христиански, цыганочка, гнать табор из страны в страну, правда? Тебя не пустили пройти через Польшу. Ну, это еще пустяки. Тебя ведь не убили, повезло. Был такой министр внутренних дел в Италии, его звали Маттео Сальвини, и этот министр лично сел за руль бульдозера, он срыл бульдозером цыганские кибитки. Он защитник прав своего народа, он демократ, цыганочка. А всего два года назад были погромы во Франции, знаешь об этом, маленькая? И в пятимесячную цыганскую девочку, вот чуть младше тебя, французский офицер хотел стрелять. Я это не придумал, маленькая, это я тебе на ночь сказку рассказываю.

Знаешь, а у меня есть сыновья — они только немного старше тебя. И они тоже чужие в этой цивилизации.

Стояла ночь, тихая в комнате с библиотекой, но в снежной степи, по которой шел украинский отряд с цыганским табором, ночь была ветреной и холодной, спрятаться от ветра было негде, и люди шли пригнувшись, в темноте цепляясь друг за друга и прижимаясь друг к другу, чтобы укрыться от холода.

— Ничего, — говорил Мельниченко, невозмутимое лицо его, чуть освещенное мерцанием папиросы, успокаивало, — ничего особенного. Нам навстречу вышлют транспорт. Потерпите. Осталось недолго.

Как долго может идти транспорт от Донецка (именно в тот район и был дислоцирован батальон «Харон») — про это Мельниченко не думал. Транспорт действительно выслали навстречу командиру, и связь с транспортом установили, но как долго транспорт будет идти, предположить никто не мог. Снежная степь не удобна для быстрой езды. Впрочем, вскоре путники нашли некое подобие трассы, по этой дороге и шли.

— Видимо, это и есть главная магистраль, — говорила рыжеволосая Лилиана.

— Направление взято верное, — говорил лимонный комиссар Грищенко, ежась от холода, — надеюсь на исполнительность наших водителей.

И они шли через снег под ветром.

— Мы телефонировали еще вчера с ясным указанием, чтобы пришло две машины, — резко говорил командир отряда Жмур. — Сбиться с пути невозможно, маршрут мы обозначили ясно.

— Потерпите, — говорил спокойный Мельниченко цыганам, — я обещаю, мы дойдем до места, где тепло.

Ему верили и шли. Шли медленно, потому что ветер бил в лицо, тугой и колючий.

А Рихтер в теплой библиотеке думал так: в двадцать первом веке вера в «демократию» достигла накала средневековой веры в Бога и заменила религию. Слово «заменила» не вполне удачно, поскольку вера в Демократию не заменила, но опровергла христианскую религию. Демократия была утверждена как верховный тотем западного мира, которому поклоняются не ради любви и сострадания, но выполняя ритуал присяги коллективу. Фанатизм внедрения Демократии в общество был схож с фанатизмом Контрреформации и инквизиции. Иное дело, что инквизиторы Торквемады, шпионы Кальвина, крестители Кортеса или римские догматики не обладали таким арсеналом для вразумления отступников, как жрецы демократии.

Поклонение Демократии требовало жертв ежедневно, жрецы трудились исступленно, на алтаре Демократии горели города. В девятнадцатом веке веру в демократию еще обсуждали — к двадцать первому веку само обсуждение веры в Демократию приравняли к ереси. Служение идолу Демократии опасно для окружающих так же, как была опасна для «неверных» вера в Иисуса. Парадокс истории христианства состоит в том, что во имя Бога любви сжигали на кострах, приносили человеческие жертвы тому, кто учил в Нагорной проповеди «любить проклинающих нас». Парадокс демократии состоял в том, что метод коллективного принятия решений дозволял любые мнения, кроме отрицания пользы этого метода. Находились чудаки, которые не верили в то, что коллективное мнение существует — их наказывали. Подобно тому, как эстетика авангарда позволяет любой протест, помимо отрицания значимости протеста, так власть народа настаивала на плюрализме, исключая одно: сомнение в том, что плюрализм возможен. Казалось бы: если общество постановило, что главное — это права каждого, то можно высказать свободное мнение и усомниться в том, что демократия эти права гарантирует. Софизм демократии стоил жизни многим еретикам. Осужденный недоумевал: меня карают за то, что я сомневаюсь в свободном мнении? Но тем самым власть доказывает, что я был прав, коль скоро мое свободное сомнение наказуемо. Разрешить этот парадокс так же невозможно, как объяснить, почему за сомнение в проповеди любви к ближнему надо сжигать на костре.

Но количество сожженных еретиков не шло ни в какое сравнение с количеством уничтоженных отступников от поклонения идолу Демократии. Некогда был объявлен крестовый поход против альбигойцев, исказивших конфессиональную веру; но во времена культа демократии военные походы на «недемократические страны» сделались ежедневной практикой. Инквизиторы пытали тех, кто был замечен в колдовских обрядах; во времена культа демократии арестовывали тех, кого подозревали в отсутствии солидарности с народом. Еретиков выслеживали, на них доносили, их бомбили, их книги запрещали.

В разных странах, на разных языках ввели термин «враг народа».

Как можно быть врагом всего народа — непонятно; можно стать противником политической партии, но как