Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— До сих пор много казаков, — сказала полячка. Откуда могла знать?

— Деда сослали в Сибирь, он бежал. Потом Аргентина. А Юзовку переименовали в Сталин. Потом назвали Донецком, — рассказывал Рихтер. — Донецк стал символом пролетариата. Такая репутация. А какой город теперь, я не знаю.

Полячка кивнула. Рихтер продолжил:

— Есть такие места, где все линии пересекаются. Революция, капитализм, разбой, все сразу. Может быть, потому, что это гиблое место.

— Так, — сказала полячка.

— Пролетарский город с еврейскими погромами. Отошел к Украине по Брестскому миру. Что там произошло, я не знаю. Потому и еду.

Вокруг стояла дедовская библиотека, ни в одном из томов ответа не было.

— Разве можно перестроить одну шестую мира и остальное не трогать? Россию выставили на рыночную площадь — стали рвать. Вместо барака построили бордель. Вот это и была перестройка.

— Похоже, — сказала полячка.

— В Россию и Украину валилось немерено денег. Развратные деньги. Ни Россия, ни Украина не захотели истратить шальные деньги на свой народ. Страны жили как шлюхи.

— Как шлюхи.

— Покупали пудру и духи. Могли строить заводы, больницы, университеты, самолеты, корабли. Но строили только дворцы для ворья. Борделем пользуются все. Знаешь, что такое бордель?

— Да, — сказала полячка, — знаю. Я проститутка.

— Настоящая проститутка? — Рихтер не поверил. — Ты не монахиня, давно понял. И не полячка.

— Украинка.

— Малгожата — это Маргарита. Тебя зовут Рита? — спросил Марк Рихтер.

— Рита. Донецкая путана. Рита Мойра.

— Странное имя.

Рихтер никогда в жизни не разговаривал с проституткой. Подобно большинству людей, не соприкасавшихся с острыми краями жизни, он считал, что проституция, разбой, убийство — эти явления находятся на окраинах бытия. Вульгарное слово «проститутка» его шокировало. Рихтеру потребовалось несколько минут, чтобы осознать относительность термина.

Его первая реакция была обычной для всех.

— Как это — проститутка?

— На шахте тяжелей. Все подруги пошли в путаны, — Рита Мойра говорила спокойно. — Полмиллиона девочек за десять лет. Я хотела на американскую базу в Корее. Трудно попасть.

— Ты уже давно?

— Мне сорок два. Значит, уже двадцать лет. Украинки по всему миру работают.

— Живешь в Польше?

— Работала в Донецке. Они меня передали во Львов, когда русские вошли. Там три года. Потом пять лет в Польше. В Кракове стала Малгожатой. А мать в Донецке с ума сошла. Отца на подвал забрали, сказали маме: раз у них дочь украинская шлюха, то они должны деньги давать городу. Республике рабочих надо платить. Каждый месяц плати. Я работала. Не хватало — поляки скупые. Они все на жен тратят.

— Посылала деньги?

— Сколько могла. Себе на еду оставляла.

— Долго?

— Три года. Если клиенты англичане, больше выходило. Прямой рейс «Лондон — Краков». Бритиши на выходные прилетают. Женам говорят, что едут за дешевым пивом. Хотя пиво тоже пьют.

— Отец живой? — спросил Рихтер.

— Нет, в подвале забили. Долго били. Умер.

— Забили? Русские?

— Он же отец украинской шлюхи.

— Зачем в Россию приехала?

— Иначе в Донецк не попасть.

— Зачем тебе в Донецк?

— Найду, — сказала проститутка Рита, — и зарежу.

— Кого найдешь?

— Макара этого. Я так и ксендзу сказала. Клиент у меня был в Кракове, ксендз. Он адрес костела дал в Москве. Ему сказала, что зарежу.

— Попу?

— Без штанов такой же поп, как все мужики.

— Сутану ксендз дал? Зачем?

— Если бы ехала как путана, с поезда бы сняли. На священников внимания не обращают.

В иное время Рихтер нашел бы, как пристыдить. Но первый шок от слова «проститутка» уже прошел. Марк Рихтер сказал так:

— Зарезать непросто.

— А ты мог бы? — спросила Рита Мойра. Оценивающе оглядела профессора.

— Если детей обидят. Или жену. Но я сам их обидел. Себя не зарезал.

— Ты трус, Рихтер. Обыкновенный трус. Сиди и рыдай. Не помогает так. Лучше зарезать.

— Наверное, — сказал Рихтер. — Просто мне резать некого. Вот Кристоф хочет воевать с капитализмом. Убьют солдат, а не банкиров. А ты режь, конечно. Если знаешь кого.

— Мать рассказала.

— Может быть, ей наврали. Врут много.

— Значит, ошибусь. Бывает.

— И не жалко человека?

— Они, когда власть забрали, над украинцами глумились. С тех, кто ларьки держал, мзду берут. Если какое дело завел — отнимут. А я же путана, у меня денег нет. Меня взяли на подвал. Обслуживать бойцов. Положили меня на стол, там на столе и спала. Пальто дали. Месяц держали. Потом убежала. Во Львов уехала. Что ты сказал?

Рихтер ничего не сказал.

— Но они рабочие. Я рабочих уважаю. Кристоф хорошо говорил, я все слушала.

Проститутка закуталась в платок, стянула узлом на груди.

— Тебе от меня противно?

— Нет, — сказал Рихтер.

— Брезгуешь мной? Что я, такая грязная, в твоей квартире? На кровати твоей матери буду спать? Тебе грязно от меня?

— Нет, — сказал Рихтер. — Мне просто нечего сказать.

Стыд душил его; всегда найдется кто-то, кому больнее, чем тебе.

— Юзовку, наш Донецк, еще англичане строили, — проститутка говорила. — Тогда, в начале двадцатого века, заводы строили. И теперь тоже строят. Укрепления из донецких заводов и шахт. На совесть возводят. Там и жить можно. Когда доедем, можно там заночевать.

— Хорошо, — сказал Марк Рихтер.

— Там тепло.

Звонок в дверь — и оба встрепенулись. Время не позднее, почему не навестить друга, только друзей в городе не было и никто не мог знать, что они здесь.

— Тебя в розыск еще не объявили? — усмехнулась Мойра. — Мне-то бояться нечего. Пуганая.

Рихтер распахнул дверь; на пороге стояла соседка Рафаэла Сигизмундовна Стацинская, полная дама, закутанная в халат с восточными узорами; дама изысканная, и это свойство она обнаружила в первой же фразе.

— Рассказывают, польская панночка здесь теперь квартирует? Ах, не ошиблись, действительно, вот она, красавица! Добро пожаловать в столицу! Вы позволите войти?

И, не дожидаясь позволения, вошла.

— Я по-соседски, по-московски заглянула. Так уж у нас принято. Мы тут душа в душу живем. И к вашему брату, Роман Кирилычу, отношусь по-родственному. Он мне иногда говорит: ты мне прямо как сестра. Верите?

— Нет, — сказал Марк Рихтер.

Женщина не понравилась ему.

— Как это — не верите? Почему? — Рафаэла Сигизмундовна даже порозовела от незаслуженной обиды. — А вы мне, панночка, верите?

— Да какая вам разница? — равнодушно ответила Рита Мойра. — Верю, не верю.

— Роман Кирилыч, брат ваш, он отзывчивый. Вот и понадеялась. Я потому пришла, что посылочку хочу в Ригу передать. Вы же полячка? Ну, европейская свободная гражданка, — Стацинская вздохнула, — у вас же там все рядом. Польша, Литва. Посылочку передадите? Бандероль, значит, с московскими сладостями. Моим друзьям весточку.

— А вы бы на почту сходили, Рафаэла Сигизмундовна, —