Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Так ведь время военное! Вдруг не дойдет, — сетовала Рафаэла Стацинская, скорбя о своих рижских друзьях, коих обнесут пастилой.

— Есть такая возможность, уважаемая соседка, — согласился Рихтер. — Но есть ведь и другая возможность. Боюсь, вскроют вашу посылку на таможне, они везде валюту ищут. Работа у них такая. Откроют да все сласти и съедят. Кстати, у вас что в посылке? Давайте взглянем.

Поскольку в посылке, тщательно перевязанной розовой лентой и аккуратно заклеенной, действительно была валюта, которую предусмотрительная Стацинская начала отправлять за рубеж, Рафаэла Сигизмундовна отклонила это предложение.

— Целый час упаковывала. И теперь открывать? Нет, не ожидала от вас такого равнодушия. Брат приличного человека — и вдруг проявляет черствость.

— Представьте себе такую ситуацию, Рафаэла Сигизмундовна, — сказал Марк Рихтер. — Вот панночка вам поверила, взяла посылочку. И едет домой в Польшу. А на таможне ее остановили — ленточку на коробочке развязали, а там доллары. И пойдет панночка в тюрьму. Вам ее будет жалко?

— А почему же ее остановят? И не остановят вовсе. У панночки лицо такое позитивное.

— Значит, все-таки валюту вывозите? — спросил Рихтер.

— Очень мне оскорбительны такие подозрения, — Рафаэла Сигизмундовна спрятала посылку за спину, — и жалею уже, что вас попросила. Рассчитывала на вас. Вот вам европейское воспитание.

— А не надо на Европу рассчитывать. Да мы не европейцы. И не в Европу едем, — сказал Марк Рихтер.

— А куда же? Все разумные люди в Европу едут. Напрасно, оказывается, я на вас понадеялась.

— Напрасно, — сказал Марк Рихтер.

— Ах, как же мне обидно за Роман Кирилыча. Сам такой отзывчивый, позитивный мужчина…

Анархист Кристоф всхрапнул и скрипнул желтыми зубами. Ему снились баррикадные бои.

— Сейчас наш товарищ проснется, — успокоил Стацинскую Марк Рихтер, — и мы его попросим. Он в Интерполе работает. Должен помочь.

Стацинская удалилась, а Марк Рихтер сказал проститутке Рите:

— А ведь она легко могла тебя и меня под статью подвести. И знала, что делает.

— Конечно, знала.

— Легко предала.

— А то меня мало предавали. Цена мне три рубля.

— Я хочу сказать тебе важную вещь. Но сначала ответь на простой вопрос. Ты двадцать лет делала со многими мужчинами то, что можно делать только с одним.

Рита Мойра посмотрела презрительно. Она о себе рассказала все, рассказала ясно. Рихтер спросил о вещи несущественной, дряблой, сентиментальной; все, что забыл за месяцы путешествия, выговорилось в больном вопросе.

— Ответь, как ты предавала сама себя? Ты это осознавала?

В основе любой измены — предательство самого себя. Вот и он себя предал.

Рита отвечала спокойно:

— Зачем спрашиваете? Наверняка изменяли жене. Шли в гостиницу с такой вот, как я. Снимали штаны. Забирались на чужую женщину для удовольствия. А я ложилась под мужчину — чтобы жить и кормить мать.

— А до того? Не всегда ты мать кормила, — проститутки умеют найти слезливое оправдание, про это все знают.

— Не помню. В школу ходила. Из нашей Авдеевки в Оксфорд не берут. На завод идти не хотелось. Завод уже продали капиталисту Ахметову. Он завод закрыл. Замуж не звали. В магазине работала.

— Учиться можно.

— Чему?

Он сам не смог бы сказать, что было тому причиной, но с неотвратимостью пришла мысль о брате, о Романе Рихтере. Он вспомнил брата в подробностях: как падает прядь волос на левый глаз, как он поворачивает голову, как говорит: сперва приглушенным голосом, но постепенно набирая силу и звук. «Дождался, Роман. Вот тебе и твоя империя, Роман, вот тебе и твоя европейская держава». И Марк Рихтер понял, — сам не знал, как и почему понял, — что Романа перевезли в Донецк. Объяснить не мог, но уверился совершенно. Они должны были его так унизить, подумал он. Я еду туда умирать, потому что это край пустой надежды. А его туда отвезли, чтобы ткнуть носом в Империю. Они специально его так унизили, думал Марк Рихтер. И тяжелая обида за брата заполнила его существо. Потом он подумал, что всегда предавал всех: Родину, брата, жену и детей. И теперь ничем своего предательства не окупит.

— Прости меня, Рита, — сказал Рихтер, — прости мне эти жалкие вопросы. Тебе тяжелее, чем мне. Всем тяжелее. Я прожил жизнь предателя.

— Нравоучения тебе удаются, — сказала Рита Мойра презрительно. — Ты же профессор, болтун. Ты обыкновенный балабол и трус.

Глава 37. Ночь и туман

Сон не приходил, мысли скверные. Если не спать несколько ночей подряд, то думаешь острей, сопоставляешь мелочи; только болит голова.

Мятежный анархист храпел в кресле, устроился вальяжно, перекинул ногу в потном носке через подлокотник, храпел с повизгиванием. Путана по фамилии Мойра готовилась ко сну обстоятельно, собрала подушки, расстелила на кровати платок его матери.

— Люблю мягко спать, — сказала Мойра.

Привел в отчий дом цыганского ребенка, украинскую проститутку и немецкого террориста. Итог жизни эмигранта — бродячий цирк, думал Рихтер. Впрочем, так и выглядит новая история: пестрый сброд заселяют в квартиру профессора.

Проститутка Мойра спросила его:

— Тебе неприятно, что я лягу в кровать, где спала твоя мать?

— Куда ты пойдешь, — ответил Рихтер. — Это квартира брата, а он в тюрьме. Его семья в Израиле. Родители давно умерли. Здесь теперь вокзал.

— Хочешь со мной лечь? — проститутка спросила это просто, как если бы предлагала не тело, а хлеб.

— Нет, не хочу. Зачем?

— Для удовольствия, — сказала бывшая монашка. — Что тут особенного.

— Ты, значит, привыкла.

— Конечно. Это всем нужно. Просто все врут.

— Мне уже не нужно.

— Хотела приятное сделать. Ну, пойду в ванную, два месяца без горячей воды. А ты подумай, профессор.

— Не о чем думать.

— Ты тоже врешь, — и вдруг кривая, циничная улыбка исказила ее лицо. — По жене скучаешь?

— Скучаю по жене, — ответил Рихтер.

— Все вы, мужчины, лицемеры. По жене он скучает. Уехал тогда зачем? Сам не знаешь? Ванная тут где?

— Около кухни. Я лягу с девочкой; ты не шуми, пожалуйста. Здесь стены тонкие.

— От души предложила, — Мойра оскорбилась. — Не очень для тебя чистенькая? А я сейчас помоюсь. Вот он, — ткнула пальцем в Кристофа, — спасибо сказал. И Бруно благодарил.

— Не может быть, — только и сказал Марк Рихтер.

— Дурак ты, Рихтер. Все мной пользовались в поезде.

Проститутка Мойра пошла в ванную; крикнула оттуда, громко интересуясь, есть ли полотенце. Кристоф храпел, книгу «Одиссея», взятую из отцовской библиотеки, анархист уронил на пол, подле своих огромных пахучих сапог. Рихтер только сейчас обратил внимание на гигантский размер сапог; наверное, анархист их снял