Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

сиротский приют. Французскую революцию во время писания трактата «К вечному миру» душат, а вместе с революцией душат и «общественное благо», но можно изобрести и компромисс. Кант мягко подводит к компромиссу: повсеместно должна быть власть неотменяемых «законов», а как законы образуются, не говорит. В этом месте — цирковой трюк, моя цыганочка. Кант говорит: следует поступать так, как если бы твой поступок был всеобщим законом. Но сам Кант считал, что человек изначально наделен злой волей. Лишь моральный императив может регулировать направление человека к добру. Итак, мы приходим к тому, что один (один!) гражданин становится мерилом общего закона. А этот один (один!) изначально зол, но его воспитает моральный императив. Кто вложит в душу одного гражданина моральный императив? Образование и республиканский строй воспитают! Конституции будут республиканскими, а исполнительная власть пусть хоть и королевская, если короли кузены. Семейственность и братство уместно начать с королей, это практичней. Век Просвещения сиял, чуть омраченный наполеоновскими войнами. Вскоре взбаламученная нелегитимным императором Европа успокоилась; офицер, совместивший конституцию и королевскую власть, был усмирен, но тем не менее — именно он стал образцом: отныне идеал — король-гражданин! А если короли-граждане образуют семью? Короли называли друг друга «братьями», возникла как бы «семья», и померещилось: помимо династических семейств ведь и семья народов возможна. Почему нет? Когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся — какая же именно форма правления будет в народных массах? А такая же, как в семействе королей — договорной торговый консенсус. Просвещенные финансисты и либеральные вельможи согласились: после двух веков революций и войн идол Демократии принесет народам мир и торговлю.

Марк Рихтер аккуратно, чтобы не потревожить ребенка, освободил руку, перевернулся на спину, глядел в потолок. Ночное небо Москвы с рыжими подпалинами фонарей и автомобильных фар отражалось в потолке — всполохи и тени.

Я же республиканец, думал он, он любил повторять эту пустую фразу. Сегодня весь мир твердит о Российской империи, хотя никакой империи нигде давно нет. Кто сегодня кормится от колониального труда? Только республики, которые вынесли производство в страны Азии. «Другой человек», понятый как «средство» добиться победы в соревновании на рынке, не может быть равным в обществе.

Значит, что-то вышло не так, правда, моя маленькая цыганочка? Ты всю жизнь бродишь по дорогам, ты еще не родилась, а уже бродила — без дома, без рынка, без всякой демократии, вы просто шли и шли. А если бы все бродяги сообща должны были выдумать моральный закон? Вы бы думали о Боге? О сострадании? Или о рынке?

Если народом руководит не сознание (сознание отражает догмы религии, моральный императив религиозен), а руководит подсознание (то есть природные импульсы) — то общее народное мнение будет непременно злым. Народ — слепой титан, который движется, подчиняясь манипуляции сильных. Титану кажется, что он самостоятельно выбрал вожатых, но выбирал не моральный императив гражданина, а подсознание толпы. Куда ведет титана вожатый? Известно куда.

Это было еще разумно, моя цыганочка, когда ремесло и производство определяло рынок, и в этом смысле демократия (ремесленное достоинство народа) выражала себя через торговые ряды. Но, знаешь, потом все изменилось. И вот когда рынок определяет производство, то ремесленник уже никто, — а значит, нет того морального человека, поступок которого равен общественному закону. Когда символический рынок стал определять производство — сокращать его, устранять ремесло и сельское хозяйство, выводить производство в угнетенные страны, — то где тогда моральный императив, скажи, цыганочка?

Ты запутал меня, Кант, думал он. Твой «вечный мир» такая же утопия, как утопия Мора и Бержерака.

Почему, почему, почему я не могу не думать об этом, думал Рихтер. Мне ведь важно только одно, я должен заслужить право вернуться к моим детям. Знаешь ли ты, моя маленькая цыганочка, что бывают такие семьи, где есть папы и мамы, где есть дом, чай на кухне. Мы с тобой потеряли дом, вся Россия потеряла дом. Но так бывает, моя цыганочка, что люди не бродят по дорогам, не отнимают друг у друга еду, не воруют, не клянчат подачки. Ты это запомни, это правда. А сейчас мы все цыгане.

Верить или не верить в бытие Божие — стало безразлично; заявить, что Бога нет, можно с высокой кафедры, но избави Бог (которого нет) заявить, что нет Демократии! Просто никто не знал, что такое демократия, а идол молчал и требовал крови.

Подобно тому, как христианская религия распалась на несколько конфессий, так и поклонение идолу Демократии существовало в нескольких изводах.

Гитлеровская демократия (фюрер был избран народом, но избирательная кампания Гитлера финансировалась Английским банком), украинская демократия (комический актер/гетман был избран народом, но его избирательная кампания была оплачена олигархом), английская демократия (при которой народ выбирает партию, а партия делегирует народу в качестве избранников населения свою коррумпированную элиту) — все это разные формы идолопоклонства. И что есть идол Демократии, как не Золотой телец?

Идол демократии — это и есть тот самый Золотой телец, которому стали поклоняться иудеи, когда Моисей отлучился на гору Синай, отправившись за скрижалями. Спустившись вниз, пророк обнаружил, что его народ уже поклоняется идолу — золотому быку, воплощающему собственность, достаток, прибыль — и это общая воля народа.

Вот так, в отсутствие скрижалей, и возникало чувство собственности, занимая то место в душе народа, где должна была быть религиозная мораль. Самовыражение — вот что сулит закон демократии; но, выразив свое подсознание полностью, человек кричит: «Дай!» Демократия — это закон Золотого тельца. Мое! Собственность! Лидер демократов России Борис Немцов восклицал, сокрушая фундамент казарменного советского социализма: «На наших знаменах начертано „Свобода и частная собственность!“». А у нас с тобой нет никакой собственности, моя бедная цыганочка.

Моисей разбил золотого тельца и навязал народу заповеди, и появилась иудейская республика. Но потом, спустя короткое время, когда народ обзавелся наделами в Земле обетованной, сильный стал отнимать землю у слабого. Тогда Иисус Навин ввел закон седьмого года, в который ростовщик, присвоивший землю кредитора, обязан был землю возвращать. Это же справедливо, правда, моя цыганочка?

Если бы я еще раз увидел сыновей, я бы повез их в Сиену, смотреть фреску Лоренцетти «Доброе правление», которая буквально иллюстрирует закон Навина. А потом я рассказал бы мальчишкам про «тиранию Девяти», про победу гибеллинов, про позорное противостояние папы и императора, про то, что республики служили двум идолам, а в конце концов продавались за деньги. Не очень-то помогла фреска Лоренцетти от тирании Девяти и от победы гибеллинов. Какая уж тут справедливость, когда демократия в том состоит, чтобы рвать кусок из