Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Неужели не сочувствуете Украине? — ахнула Соня Куркулис. — Простите нас! — Соня Куркулис закрыла порозовевшее от смятенных чувств лицо.

— Я тебя запомнил! — крикнул снизу, с белой равнины, комиссар Грищенко. — Мы всех запомним, не простим!

Женщина-воительница спрыгнула вниз.

За ней Мельниченко.

— Присмотри за девочкой, — сказал он Рихтеру.

— Присмотрю.

— Обещаешь? — Мельниченко смотрел пристально. — Надежда на тебя невеликая. Ты детей защищать не обучен.

— Обещаю.

Последним, как положено командиру подразделения, сошел с поезда Луций Жмур.

Поезд набрал скорость, скрылись из глаз и цыгане, и рыжие кудри валькирии, и лимонные рейтузы комиссара.

Глава 32. Споры попутчиков

На станции Орша в вагон вошли солдаты; сказали про эпидемию, забрали у европейцев паспорта: рекомендован двухнедельный карантин.

Состав отогнали на запасной путь, локомотив отцепили. Местные власти колебались: не разместить ли иностранных пассажиров по больницам — да откуда в Орше столько больниц взять? А может, и не интересовались местные власти этим вопросом — откуда подробности знать? Держали состав с европейскими гостями в Орше, вот и все. Решили: нехай в купе сидят, чтобы на улицу ни-ни! Паспорта обещали вернуть, но не возвращали долго, никто не заботился о заморских гостях. Медсестра ежедневно навещала вагон, приносила баночки и пробирки с детским питанием — после звонков в местные клиники наладились девочку кормить.

Женщины сразу устранились: Жанна Рамбуйе грациозно повела плечом; Соня Куркулис развела руками; монахиня пообещала в Москве связаться с миссией при костеле Святого Людовика, там, кажется, имеется приют. У нее опыта обращения с детьми нет — откуда у монахини дети? Равно и Алистер Балтимор, и Кристоф Гроб не сталкивались с проблемой ухода за младенцами: один был занят зарабатыванием денег, другой — классовой борьбой.

— Поможете? — спросил Рихтер у Бруно Пировалли. — Управимся вдвоем.

Многодетный итальянский отец охотно откликнулся.

— Плачет — и пусть. Поплачет — успокоится. У меня семеро. Семерых детей и на тещу, и на жену, и на всю родню хватает, — Гвидо рассмеялся злорадно. — Такая у Италии судьба, вечно страну делят, мы привыкли делить семью. Этого ребенка надо было разрезать на части — по завету Соломона. Разумно делить на три части: одну — украинским борцам, другую часть — силам НАТО (в данном случае это мы), а третью часть можно отдать цыганам.

— Возможно, так и поступят с Украиной, — ответил Рихтер и тоже рассмеялся.

— Вы не смеете так говорить! — Соня отшатнулась.

— Мы шутим, Соня.

Марк Рихтер остался с ребенком, который ему напоминал о собственных детях. Еще недавно были такими вот маленькими. Асфальтовые, еще не обретшие цвет глаза девочки, напоминали глаза жены, Марии, в те минуты, когда жена сжимала в себе обиду и ее зеленые глаза темнели. Гвидо предоставил Рихтеру право менять пеленки, сам занимался детским питанием: грел на плитке баночки, принесенные медсестрой.

А поезд все стоял. Дни шли, снег замел запасные пути, зачерствел наст на шпалах, состав заиндевел.

Приходили солдаты, переодетые в белые врачебные халаты, и врачи, одетые в пеструю рванину. Щупали пульс, проверяли багаж. Наконец, паспорта вернули.

Может быть, и впрямь дело в вирусе: липучая зараза, как известно, приходит всегда во время войны. Вот и сто лет назад накрыло Европу испанкой — и как раз во время большой бойни. На Первой мировой поубивали изрядно народу, но еще больше перемерло от никому не понятной заразы. Солдаты (или врачи?) советовали всем носить маски. Но масок не было.

— Маски у вас есть? — спрашивала попутчиков взволнованная Жанна.

— Противогазов даже нет, — отвечал злой Кристоф.

— Зачем противогазы, лучше венецианские полумаски, — говорил итальянец. Но Бруно мрачнел день ото дня.

— Вирус придумали американцы, — говорил Кристоф, скалясь. — Сварганили вирус в секретных лабораториях и выпустили в Европе. Химическое оружие, понятно? Чтобы людей превратить в роботов, понятно?

Три недели пассажиры маялись, не покидая свои купе, бранили путинский режим и американский вирус. С бургундского перешли на водку, покупали скверное пойло у алкашей на перроне. Кристоф научил итальянца пить стакан залпом. Белорусские бабки совали в окна вагона кастрюли с картошкой да картофельные пирожки, продавали пассажирам драники — картофельные блины; у белорусов кулинария сводится к вариантам картофельных блюд. Обвыклись пассажиры в Орше; а как поезд тронулся, тут и новости подоспели. Согнали российские войска к границе с Украиной, объявили по всем каналам: мол, идут учения; и — помертвели пассажиры. Поняли, что будет война.

Снег все шел. От Орши до Смоленска несколько часов пути, а под Смоленском — опять военный грузовик поперек железнодорожного полотна.

В Смоленске задержали еще на две недели. Про вирус даже не говорили. Опять отняли паспорта. Долго о чем-то расспрашивали мсье Рамбуйе; он не рассказал о чем. Потом говорили с англичанином Алистером Балтимором.

— Они вообразили, что я — шпион, — сообщил попутчикам галерист. — Кому-то в Кремле пришло в голову, что британский галерист отвечает за снабжение Украины ракетами.

— А вы не шпион? — спросила польская монахиня. — Англичане часто занимаются шпионажем; я детективные рассказы читала.

— Евангелие надо читать, — резко ответил англичанин.

— Тогда зачем детективы издаете?

— Спросите его, зачем квадратики продает! На абстрактном искусстве наживается! — Кристоф успел узнать подноготную Алистера Балтимора.

Недобрая атмосфера, пассажиры нервные. Чуть слово — и сразу спор.

— При чем тут шпионаж, — кипел социалист, — все боятся журналистов! Прослышали, что едет левый журналист, и вот результат. Правда никому не нужна.

— Православной церкви, — кротко сказала монашенка, — нестерпим дух католической веры.

— Не хватало еще религиозной войны, — заметил Рамбуйе. — Чума есть.

— Давайте «Декамерон» разыграем, — сказал Бруно Пировалли. — Сюжет похож: компания интеллектуалов прячется от чумы; сидят взаперти и рассказывают истории.

— Секреты! — Жанна оживилась. — Пикантные подробности! Предлагаю тему: как я потеряла невинность. Сестра, — это к монахине, — начнем с вас!

— Как я потерял политическую невинность, — сказал Алистер Балтимор. — Это было страшно.

— В книге Боккаччо гуманисты говорят о любви, — сказал Гвидо.

— Сегодня, — сказала Жанна Рамбуйе, — мы устали и хотим веселья! Надоело воевать! Будем говорить о внебрачных связях, супружеских изменах! Мне скучно! Рихтер, рассказывай!

— Последние двадцать лет изучаю пятнадцатый век, — сказал Марк Рихтер. — Оказывается, сегодня врут больше. Пишут конституции, а потом конституции отменяют. А женам изменяют, как раньше. Друзей предают. Объяснить ясными словами, что такое справедливость, Платон еще старался. У него не получилось.

— Какая банальность! — сказала Жанна Рамбуйе. — Сильные люди не боятся несправедливости и супружеских измен. Скажите, имеется в Смоленске шампанское?

Смоленская кухня оказалась разнообразней, нежели белорусская — в станционном буфете пассажиры разжились пельменями, сварили кастрюлю. Отважный Бруно Пировалли раздобыл несколько упаковок с