Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Орки не думают! — кричала Соня Куркулис. — Подонки воруют инстинктивно! Тем более убийцы живут в таких убогих дырах, где и канализации нет!

— Но зачем за большие деньги посылать стиральные машины в отсталые места, где нет водопровода? Зачем дорогие бандероли с унитазами посылать туда, где нет канализации?

— По-вашему, русские не способны на такое? Вы националист?

— Какой любопытный инстинкт у этих солдат, — задумчиво отметила Жанна Рамбуйе. — Насиловать собак. Сколько силы надо иметь. А каких именно собак насиловали?

— Вам что, порода интересна? — спросил анархист. — Болонок буржуазных!

— Болонок? — Жанна Рамбуйе, Сибирская королева, разочарованно вздохнула. — Борзые намного привлекательнее. — Сама она была изящна и стремительна, как борзая. — Надеюсь, хотя бы не бульдогов. Успокойте меня.

И добавила фразу, изумившую попутчиков:

— Судя по всему, срывается поездка на Мальдивы. Мы с Грегори Фишманом собирались после вернисажа на Мальдивы. Лететь должны с прекрасной парой меценатов. Милейшие люди, Полкановы. А теперь, по слухам, Полкановы уехали из Москвы в Лондон. Все меняется.

Никто не ответил Жанне. Не до культурных мероприятий. Резня в Буче, изнасилованные собаки, унитазы украли — какие тут меценаты?

Поезд двигался вяло, чуть тронулся, и опять остановка, часы тянулись — чтобы проехать десять километров, требовался день; остановили состав сразу перед Москвой, в Вязьме.

Опять военные; лязгают двери, хрипят голоса.

В вагон вошел одноглазый человек в полковничьих погонах. Глаза не было вовсе, никакого, даже стеклянного глаза не было, даже черной повязки через глаз не было. Пустую правую глазницу человек не старался скрыть: на лице его была яма. Показал удостоверение. Полковник танковых войск Оврагов.

— Что ж вы без танка, полковник? — спросила Жанна Рамбуйе, изучая яму в лице военного. Полковник был широкоплеч и прям, свое уродство не прятал. Жанна продолжала размышлять о собаках, и образ одноглазого полковника волновал ее.

— Потерпите, — ответил ей полковник Оврагов. — Не все сразу.

— Значит, будут танки?

— Если очень попросят.

— Мы чем можем помочь? — спросил корректный англичанин.

— Информацией, — сказал одноглазый полковник. — Документы посмотрю.

Его ординарец, невзрачный субъект, собрал у гостей города документы; сличал лица с фотографиями; дошел до паспорта Марка Рихтера, всмотрелся, вчитался в имя и крикнул горестно:

— Так вот ты какой, сволочь!

— Что с вами? — спросил Рихтер.

Полковник Оврагов удержал подчиненного взглядом. Такой силой обладал взгляд одинокого глаза, что Паша Пешков стих и привычно съежился. Попав в армию, Паша не изменился: минуты неистовства чередовались с часами тихой трусости.

— Жену он у меня увел, — голос Паши Пешкова дрогнул. — Разрешите доложить, отбил у меня жену иностранец.

Глаз полковника Оврагова задержался на профессоре Рихтере, потом опять поглядел на Пашу Пешкова.

— Врешь, — сказал полковник. — Нет у тебя жены. — Затем отдал Рихтеру честь.

— Вы ученый, господин Рихтер?

— Теперь я никто, — честно ответил Марк Рихтер, — совсем никто.

— Добро пожаловать в столицу нашей Родины. Через час будете на Белорусском.

— А на фронте как обстоят дела? — спросила Жанна Рамбуйе, завороженно изучая полковника. Оврагов был пугающе красив, как может быть красив пожар.

Гвидо Пировалли, склонный к романтическому восприятию действительности, сравнивал облик полковника с ликом войны.

— Вы просто нордический бог Один, — сказал профессор Пировалли.

— Не преувеличивайте, — сказал полковник.

Соня Куркулис подумала о циклопе Полифеме.

— Вы — персонаж греческой мифологии, — сказала Соня Куркулис, обращаясь к военному. — Такие, как вы, стояли на пути Одиссея.

Лицо полковника Оврагова украсило бы любой плакат тридцатых годов прошлого века: каменные скулы, прямой нос, подбородок — скалой. Только одного глаза нет.

— Почему вы не на фронте? — любопытствовала Жанна. Одноглазый мужчина тревожил воображение.

— Опытных людей там хватает.

— Но таких, как вы, наверное, нигде нет. Вы очень жестокий? — Голос Жанны вибрировал на низких нотах. — А у нас были приключения, полковник. Нас чуть не изнасиловали. Как тех собак.

— Каких собак?

— Доверчивых, неопытных болонок. Но послушайте… — Жанна описала сцену с цыганами, рассказала про лимонно-рейтузного комиссара и про забытого ребенка.

— Мне, полковник, цыган жалко.

— Обычное дело, — сказал одноглазый. — Погонят на фронт, дыры в обороне заткнут. За ребенка спасибо. Девочку заберут в детский дом. Распоряжусь.

— Какой вы спокойный. Такие, как вы, собак не насилуют?

— Времени нет, — успокоил даму Оврагов. — Отдыхайте, уважаемые гости.

— Мы как раз собираемся отдохнуть. Устраиваем праздник вечером. Не желаете присоединиться, полковник? На мое общество время найдется? Буду ждать.

Глава 33. Бал мазохистов

Поезд «Париж — Москва» прибыл по месту назначения, на Белорусский вокзал — в то самое время, когда мыслящие люди столицы ринулись прочь из города.

Первыми уехали самые сметливые, обладавшие связями за границей. Следом спешили те, кто жаждал походить на сметливых, и в этом желании явил расторопность. А за ними ломанулись простофили: аэропорты вспухли от граждан, покидающих отечество. Вокзалы, напротив того, опустели: поезда в Европу отменили. Впрочем, и полеты на Запад отменили быстро. Оставались считаные дни летной погоды — граждане покупали билеты на рейсы в Израиль, Берлин, Ригу или Нью-Йорк, не вдумываясь, где будет лучше: главное, чтобы приняли.

Европейская делегация растерялась, и это еще мягко сказано. Как же это? Приехали в гости — а дом пуст? Куда они все? Ведь стремились приехать именно в общество избранных интеллектуалов!

Бывает же такое: отправишься в гости, а хозяева как раз ушли прочь. Зачем же ехали, спрашивается, если хозяев дома нет? Москва пустела на глазах: еще вчера столичные обитатели куролесили, предавались привычному московскому словесному блуду, язвили правительство и заказывали изысканную пищу в ресторане «Третий Рим» — и вот рассыпался праздник, опустел пейзаж. Так вода океана внезапно уходит во время отлива за горизонт, остаются только рифы и водоросли. Рифы и водоросли — то есть гастарбайтеры-таджики, какие-то вовсе неуважаемые интеллектуальным обществом квасные патриоты да никчемные пенсионеры — эти остались на местах, а цвет нации, избранные персоны, что своим дерзновенным дискурсом создавали московскую атмосферу — они превратились в едва различимые точки улетающих самолетов. «Прощай, немытая Россия!» — воскликнул поэт в ту пору, когда страна и впрямь была грязновата. А сейчас страну отмыли, почистили — однако мыслящие люди и с мытой Россией распрощались.

Оксфордские гости ступили на московский перрон, повели глазами. Вокзал как вокзал, весьма ухоженный, чище, чем парижский, зал аккуратно выметен — мытая стала Россия, Лермонтову придраться не к чему. Но ожидаемой радости приезжие не испытали. Война не успела исказить черты города, однако пространство гудело, как сирена. Европейцы, увидевшие город впервые, молчали, панорама не впечатлила. Обмена мнениями, обязательного для гостей, не случилось.