Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

— Каким именно из путей? Таковых несколько.

Соня Куркулис хмурилась и не соглашалась.

— Вы не будете отрицать, Марк Кириллович, что народ предал интеллигенцию. Значит, мы не должны давать народу программу.

— У вас программы нет, — сказал Рихтер.

Что мог Рихтер сказать Соне? Интеллигенты путинской поры, думал он, тяготились тем, что косное население не понимает своего предназначения — пойти в перегной. Не за народ, отправленный нынче умирать, болела душа: мобилизованных дураков презирали. Интеллигенты русской столицы страдали за порушенный комфорт убеждений, за хорошо забаррикадированное невежество, которое было декорировано корешками нечитаных книг и общими фразами, повторяемыми в гостиных. Прогрессивное сознание не требовало ни ежедневного чтения, ни сомнений, ни знания жизни другого. Требовалось усвоить нехитрую мантру: «западная цивилизация = рынок + демократия + технологический прогресс», и эта мантра, многажды проговоренная в кружках и редколлегиях, держала интеллигентов в тонусе. Сегодня, во время войны с Украиной, интеллигенты вложили всю энергию обиды от разрушенной мечты, всю энергию, направленную на обеспечение комфортного колониального существования, — в ненависть к азиату, воплотившему бунт варварства против цивилизации.

Автор должен заметить, что сам Рихтер, несмотря на свою эмиграцию, был точно таким же интеллигентом, и такой же упрек он должен был бы адресовать прежде всего самому себе.

Не революция на повестке дня, нет! Для интеллигента подлинной революцией является истребление варварства.

— Я поняла, как вам надо ответить! — воскликнула Соня Куркулис. — Революция сегодня — это не борьба с капитализмом! Это борьба цивилизации с варварством!

— Как вы определяете варвара? Леви-Стросс однажды сказал: варварство — считать, что существуют варвары. И апостол Павел говорил о том же. Давайте начнем с того, что уравняем «цивилизацию» в правах с «варварами».

— Революция и религия? Не смешите!

И в заметенном снегом поезде, стоящем в российских снегах, Марк Рихтер подумал, что единственный достойный выход из Столетней войны — это путь Джироламо Савонаролы.

— Кристоф, — спросил Марк Рихтер у попутчика, зубастого социалиста, — вы никак не связываете свое христианское имя с вашей социальной позицией?

— На что вы намекаете? — зубы веером и подозрительный взгляд.

— Скажите, — спросил Рихтер польскую монашку, — вы готовы ради веры в Иисуса строить республику нищих?

— Как в Донецке? — спросила католичка и зло засмеялась.

— А вы, уважаемая Лилиана, как видите вы социальную структуру победившей Украины?

— Основанной на европейских идеалах!

— Петеновских или деголлевских? Согласитесь, это не одно и то же.

Лилиана не сочла нужным ответить, а лимонно-рейтузный комиссар густо рассмеялся.

— Лишь бы не путинских!

— Уважаемые попутчики, — сказал Марк Рихтер, — уж коль скоро поезд стоит и война, судя по всему, началась, у нас образовалось время выяснить, ради чего эта война идет.

— Неужели не понятно? — рявкнул Грищенко.

— В том-то и дело, что мне не очень понятно. Скажите просто: вы собираетесь строить общество социалистическое или капиталистическое? Это же простой вопрос.

— Вот-вот! — вмешался Кристоф, ему удалось подхватить нить разговора. — Пусть они нам ответят. Капиталисты вы или социалисты? А ну-ка, скажите, революционеры! Вы, Рихтер, молодец, правильный вопрос им задали. А то я было решил, что вы из этих, из попов. Крест не носите?

— Что вы, Кристоф, — сказал Марк Рихтер. — Мне до попов далеко. Но крест ношу.

Поздно, думал он, от христианства в революции ничего не осталось. Теперь это уже будет не христианская революция. Сервисный капитализм так называемой «христианской» цивилизации фактически ликвидировал пролетариат Запада, переместив производство в страны Третьего мира.

Это не означает, что пролетариат как таковой исчез. По-прежнему существует огромная масса людей, производящая продукт, прибавочная стоимость которого достается западным менеджерам, организаторам производства. Масса управляемых людей должна именоваться «пролетариатом» ровно на тех же основаниях, на каких именовался «пролетариатом» рабочий класс Англии с отчужденным характером труда. Однако «осознание права» и «революционный характер класса» оказались в современной истории привиты к культуре мусульманства (или индуизма), а не христианства, как то было во время Маркса. И это принципиальный пункт. Маркс в своей революционной теории исходил из того, что грядущая пролетарская революция и коммунистическое бесклассовое общество являются логическим выводом из христианства. Вот оно, наследие Этьена Марселя и кордельеров. Пролетариат — это своего рода «первый христианин», возвращающийся к истокам христианской морали, а «Капитал» есть поновление христианского завета любви к ближнему.

Перемещение труда (и перемещение пролетариата, революционного класса) на Восток, в мусульманские страны, лишило концепцию пролетарской революции ее христианского базиса. Маркс руководствовался ренессансной моделью свободного труда, его нравственным идеалом оставался труд христианского гуманиста — свободный труд, добровольно отданный на благо Республики. Эта христианско-гуманистическая концепция превращала европейский рабочий класс в носителей ренессансной модели общежития. Однако производство, вынесенное за рамки христианской цивилизации, перевернуло концепцию Маркса: отныне христианское общество не может представлять ренессансную модель гуманизма — а мусульманский пролетариат не связан с европейской ренессансной традицией никак.

Таким образом, капитал (в неолиберальной редакции) стал могильщиком ренессансной концепции свободы. Мутация, занявшая сто лет, стала очевидной в середине двадцатого века, а в двадцать первом веке сожалеть об утраченной ренессансной эстетике поздно. Нам не на что опереться.

Уже никогда свобода не будет равна равенству, а прекрасное не будет тождественно справедливости. Украина хочет войти в ту Европу, которой прежде не было, — в Европу менеджеров.

Все изменилось. Уравняв граждан принципом христианского гуманизма, Просвещение произвело «авансом» всех христиан в тружеников единой семьи. Но христиане перестали быть тружениками; нет единой семьи.

Примечательно в данном рассуждении было то, что думал так человек, сам предавший свою семью. Но мысль эта, столь очевидная, в голову Рихтеру не приходила.

Пролетариат, с ним и революционная идея, а вместе с ними концепция общей семьи народов ушли с Запада. Но, если нет уже более народа, то ради чего теперь бороться? И это думал человек, оставивший собственных детей.

Поезд все шел и шел, и расстояние между Рихтером и его семьей все увеличивалось.

— Мы глобальная элита! — говорил сметанный Грищенко. — Ваше дело — снабжать нас оружием! И давайте быстрее и больше! Мы же умираем за вас!

— А за нас не надо умирать, — сказал Кристоф Гроб. — Я лично вас не просил. Вы, ребята, лучше не умирайте, а поживите-поработайте. Может быть, вы лучше за нищих африканцев поработаете? Или вон для этих, для нищебродов цыганских.

Цыган отдал ребенку весь хлеб, но хлеба не хватило. Попросить у своих европейских попутчиков цыган боялся, а ребенок тяжело плакал; Рихтер присмотрелся — это была девочка.

Глава 31. Цыганский ребенок

Поезд на три недели застрял в белорусской Орше, на границе с Россией; украинские боевики