Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

В Орше русские военные остановили состав, искали командира батальона «Азов».

— Вам именно командир «Азова» нужен?

— Здесь что, всякие командиры имеются?

Но не было уже в вагоне никакого командира.

Командир батальона «Харон», юркий Луций Жмур, покинул вагон на перегоне между Минском и Оршей. Жмур изучал белорусскую степь через оконное стекло, а когда высмотрел известное ему место, дернул стоп-кран, поезд затормозил, и украинский военный, а с ним и его спутники спрыгнули на снегом припорошенное жнивье. Сперва согнали в тамбур и вытолкали из вагона цыган. Цыгане цеплялись за поручни, не хотели выходить — в поезде тепло, а в степи ледяной ветер. Цыгане прижимали к себе детей и мешки, неуклюже отпихивались, но командир и комиссар неумолимо толкали корявых людей в спины. Люди, привыкшие, что их всегда куда-то гонят, противились, но слабо, поддавались напору, сыпались вниз, в снег, роняя мешки.

Европейские интеллектуалы заглядывали в тамбур, интересовались происходящим. Соня Куркулис, заботливая, спросила у рыжеволосой валькирии, для чего плохо одетых детей гнать на мороз.

— Пожалели? — резко спросила рыжеволосая Лилиана. Жилистая и цепкая, она как раз ухватила цыганку, перевязанную платком накрест; за цыганкой волоклись ее грязные дети. Мальчики держались за подол матери, семенили за ней к вагонным дверям, в руках цыганка сжимала свертки и пакеты — ни с чем не желала расстаться. Лилиана Близнюк развернула женщину лицом к снежной равнине: — Прыгай!

— Степь кругом, — сказала Соня. — Может быть, до станции доедете?

— Основания есть, — сказал командир Жмур. — А жалеть цыган не стоит. О них позаботятся, накормят.

— Спросите лучше у себя, — резко сказала Лилиана, — кого жалеете? Зачем сожгли наши дома на Херсонщине?

— Мы увозим цыган от погромов, — сказал Мельниченко, сказал медленно и веско, как всегда. — Спрятать их можем только у себя. Больше негде.

Соня не нашлась что ответить.

— Я домов не жег, — сказал Рихтер. Он вышел вместе с прочими пассажирами в тамбур.

— Смотрели, как другие жгут?

— Не смотрел, — сказал Рихтер. — Но стыжусь.

— В самом деле, Марк Кириллович, — сказала робкая Соня Куркулис, — нам всем должно быть стыдно перед украинцами.

— Ганьба! — крикнул комиссар в лимонных панталонах. — Ганьба!

По-украински это слово обозначает «позор», но наивная Соня Куркулис решила, что комиссар назвал некоего Ганьбу, повинного в преступлениях перед многострадальной Украиной.

— Но мы не знакомы с Ганьбой, — робко сказала Куркулис, а социалист Кристоф разразился каркающим смехом.

— Знаете, зачем цыгане нужны? — прокаркал Кристоф. — Когда эти вояки больницы и школы занимают, а на первых этажах женщин с детьми держат. Тут, наверное, поселок поблизости. И школа есть. Вот они цыган впереди себя поставят, будут из-за спин стрелять.

Вопиющее это предположение возмутило европейцев.

— Не обращайте внимания на этого человека, — сказал Бруно Пировалли. — Перед вами анархист в самом худшем понимании слова. Ни стыда ни совести.

— Уверен, вы позаботитесь об этих людях, — сказал мсье Рамбуйе украинским боевикам.

И Мельниченко подтвердил это кивком кудлатой головы.

— Мы можем им предложить только то, что имеем.

Рамбуйе глядел, щурясь, на искристый белый покров степи, вспоминал фильм «Доктор Живаго» и Омара Шарифа в главной роли. Все же умели снимать кино в семидесятые. И музыка к кинофильму превосходная.

Бруно Пировалли, знаток кинематографа, угадал его мысли.

— Нино Рота? Не так ли? Помните, снега… Метель. И вот эта сквозная тема…

— Они боятся, что на станции их встретят русские солдаты, — сказал Кристоф. — Поэтому сходят сейчас. Цыгане нужны как щит.

— Вы не имеете права так думать!

— Имею! — надрывался анархист.

Микола Мельниченко не удостоил Кристофа ответом, поглядел презрительно.

Управлять пестрой толпой было трудно. Цыган проталкивали по вагонному коридору: комиссар Грищенко и командир Жмур тянули людей за рукава, тащили за шиворот, выпихивали их в тамбур, а рыжеволосая валькирия последним толчком меж лопаток сталкивала людей в снег.

Толкнула в спину женщину, перевязанную платком, и та посыпалась со ступенек тамбура вниз, просыпалась, как порванный мешок картошки. Повалились из рук пакеты с какой-то пестрой дрянью, съехал на сторону бурый платок, старший мальчик упал в снег лицом, младший повалился на брата, сел на него верхом. Женщина, падая, стараясь удержать детей, спотыкаясь на железном полу тамбура, роняя тюки, успела сунуть один из пактов в руки Соне Куркулис и уже с земли крикнула на гортанном своем языке, а потом и по-русски, коверкая слова:

— Деточку не загубите, деточку побереги.

И Соня поняла, что пакет, который у нее в руках, — это завернутый в байковое больничное одеяло младенец.

— Немедленно отдайте ей ребенка, — распорядилась Лилиана. — У вас нет никакого права забирать ребенка. А ты стой! А ну-ка, быстро подошла сюда! Тебе сказано! — это уже крикнула вслед женщине, которая, подобрав полы, отбросив платок, бежала прочь от поезда. — Не сметь убегать! Для их же блага стараемся!

— В самом деле, — заметил разумный Бруно Пировалли, наблюдавший сцену с неодобрением, но и без явного осуждения, — лучше отдайте им ребенка. Вряд ли разумно оставлять чужого младенца. Что мы с ребенком делать будем?

— Насколько могу судить, — взвешивая слова, сказал английский галерист Балтимор, — повстанцы знают, куда именно сопровождают табор. Нет оснований сомневаться, что о несчастных позаботятся.

Цыганка продолжала бежать прочь от поезда, ее мальчики, сильно отставая, бежали следом за матерью, комиссар в лимонных панталонах спрыгнул в снег и погнался за ними; желтые ляжки комиссара крутились в морозном воздухе.

Соня Куркулис, никогда прежде не державшая в руках ребенка, тяготилась новой ролью: материнство в планы Сони не входило, а если бы такое событие когда-либо и приключилось, то уж, конечно, сыскалась бы на этот случай и няня. Сверток не тяжелый, но неудобный в обращении, причем с одной из сторон мокрый; Соня вертела сверток в руках, стараясь не уронить, но прижимать к себе мокрую упаковку не хотелось. Она собралась уже отдать сверток с младенцем рыжеволосой партизанке.

— Замерзнет ребенок, — сказал Марк Рихтер.

— Я возьму ее, — сказал Микола Мельниченко, — вы можете не беспокоиться о ребенке.

Но Рихтер взял из рук Сони Куркулис ребенка, завернутого в одеяло. Девочка — это была девочка — спала и дышала ровно. Привычный к обращению с детьми, Рихтер принял девочку на ладонь, другой рукой прикрыл от ветра, свистящего из двери вагона.

— Марк сочувствует детям, — пояснил военным людям Бруно Пировалли.

— Вы бы лучше Украине так сочувствовали! — горько сказала Лилиана Близнюк.

— Русня, — сказал Жмур. — Я имперца сразу чую.

— Тримай его, Луций! — гаркнул комиссар. — Тримай гада! — Комиссар вернулся к вагону, волоча за собой пойманную женщину. Мальчики плелись подле комиссара. — Вот она, паскудина. Бери своего пащенка. Ну-ка, все вместе двинулись!

— Времени нема, — сказал командир батальона «Харон». — Выдвигаемся.