Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

революции. Добавьте сюда Первую мировую войну. Революция выпестована Первой мировой, как Парижская коммуна — Франко-прусской. Мне представляется, что Россия, когда она атакована всем миром, начинает вырабатывать в себе фермент революции. Так было в Отечественную войну тысяча восемьсот двенадцатого года, так было в Крымскую войну, так было в Первую мировую, так было в Великую Отечественную и, полагаю, так происходит сейчас. Россию выталкивают в революционное сознание. Сегодня происходит неожиданное: Запад решил убить капитализм в России, капиталисты бегут. Предположение смелое, и я не хочу ошибиться, высказывая его. Скажу иначе. Возможно, Россия — гнилой корабль, который постоянно на грани катастрофы. Но когда крысы бегут с корабля, корабль всплывает. Но ты сам — крыса, бегущая с одного корабля на другой, и оба тонут, подумал он.

— Марк Кириллович, мне трудно уловить вашу мысль. Россия — гнилой корабль, империя, идет ко дну. Согласна! Писатель Зыков это прямо говорит! И моя сестра каждый день про это пишет. Но революция и Россия — понятия несовместимые. Революционная страна — Украина!

— Мы в плену магического слова. Идея революции может возникнуть только сейчас. Надеюсь, России снова дан шанс совершить революцию.

— Вы шутите?

— Это причина моих расхождений с братом. Старший брат считает, что предназначение России — скреплять мир идеей Софии, своего рода империей Любви. Я полагаю, что миссия России — во всемирной революции.

— Неужели вы говорите эти страшные вещи всерьез?

— Я вам все объясню.

Лекция — это не книга; если не интересно, пусть не слушают. Когда-то, теперь уже давно, он намеревался написать книгу о религиозном сознании; потом передумал.

Жена Мария сказала ему так:

— Попробуй сначала объяснить детям.

— Я не смогу.

— Тогда и писать не стоит.

Мария никогда не говорила много слов подряд, но Рихтер понял.

Он все же спросил жену:

— Но ведь бывают случаи, когда надо писать?

— Да. Если война или потоп. Чтобы рассказать. Даже если не поймут.

— Спасибо, жена.

Марк Рихтер продолжал:

— Вопрос надо поставить так: насколько гуманистические ценности равенства и братства, которые революция противопоставила угнетению трудящихся и бесправию народа, соответствуют идеалам Нагорной проповеди? Разве свобода, равенство и братство противоречат заповедям первых христиан? Пролетарский поэт Маяковский называл себя «тринадцатым апостолом», а революцию считал поновлением Завета. Известно, что первоначальным планом Робеспьера было опереться на две силы: на якобинцев, но одновременно и на «низшее духовенство», на те восемьдесят тысяч священников, что испытывали гнет клира; Робеспьер выдвинул предложение разрешить низшим клирикам браки — и получил многотысячные отклики поддержки от священников. То, что Сталин вернул Православие (преследуемое в первые годы революции) во время Мировой войны, можно рассматривать как циничный расчет сатрапа; можно усмотреть в этом возвращение классической триады власти («самодержавие, православие, народность»), но можно увидеть идеал равенства — ибо христиане равны перед Богом так же, как солдаты перед долгом. Долг перед другим, он — общий, как для революции, так и для христианства.

— С этим не могу согласиться, Марк Кириллович! Христианами становятся добровольно, а в армию призывают. Люди идут служить несправедливости. Поверьте, я и люди моего круга такие базовые вещи отлично понимаем!

Соня принадлежала к той чудной московской интеллигенции, которая ощущала себя держателем нравственных акций России. Они вложили всю свою страсть в ненависть хладнокровному офицеру с азиатским лицом, хотя лично Путин им, обеспеченным столичным жуирам, не сделал ничего дурного и даже не обложил их налогами. Никому из «оппозиционеров» не приходила в голову мысль «ходить в народ», как то делали народники девятнадцатого века. «Народников» было принято презирать за то, что те проложили путь ненавистной Октябрьской революции, устранившей привилегии образованного класса и, как считалось, отбросившие Россию вспять от цивилизации. Народников ненавидели за то, что те «разбудили» злого Ленина. Самое слово «народ» было презираемо — косная, бесперспективная масса двуногих; собеседником оппозиционера стал просвещенный капиталист. Оппозиция, да! Хотя никто из бойких протестантов ни разу в жизни не держал в руках «Философию истории» Гегеля, им мнилось (нет, они были убеждены!), что все то, что совершалось на территории одной шестой суши, было сделано закономерно и справедливо, исходя из интересов высшей «прогрессивной» поступательной рыночной цивилизации. Приватизация, рынок, конкуренция — все это опровергает революцию, считали они. Революции устраивает народ, чтобы отнять честно заработанное элитой.

— Вы правы в одном, Соня, — сказал Марк Рихтер. — Революции часто становятся инструментом захвата власти и порабощения. Так было с Октябрьской революцией. Так же точно обстоит и с украинской.

— Как вы можете… — ахнула Соня Куркулис, — герои шли на ружейные дула… Героям слава!

— В религиозных войнах в атаку идут то католики, то протестанты. Я имел в виду иное. Это важно понять.

— Я вас слушаю.

— Революции — все известные мне революции — устраивали во имя социальной справедливости и во имя равенства. Революции происходят потому, что терпеть угнетение невыносимо — и тогда возникает план: как изменить жизнь общества. Идеологи революций поднимают народ ради общественного спасения. Соня, революционер — это тот, у кого есть программа спасения Отечества. Революционеры исповедовали доктрины Марата и Бабёфа, Фурье и Сен-Симона, Маркса и Томаса Мора, Ленина и Бакунина, Грамши и Либкнехта. Потом — бывало часто! — по плечам революционеров приходил диктатор: Наполеон или Сталин присваивали себе победы революции. Но сама революция от этого не меняла пафоса! Коммунистов сажали в лагеря другие коммунисты, якобинцы отправляли на гильотину жирондистов — но революционеры продолжали верить в идеалы Руссо и Маркса! Идеал на гильотину не отправишь. Идеал революции бессмертен. Только не на Майдане.

— Почему?

— Вы где-нибудь слышали о революциях, вождями которых выступают миллиардеры Сорос и Рокфеллер? Это же противоречит здравому смыслу. Вы читали о революциях, за которые борются капиталисты всех стран, в то время как они могли бы помогать голодным в Африке?

— Данная революция не социалистическая, а национально-освободительная!

— Борется с русской империей?

— Вот именно! С империей борется! — Соня привстала и руку протянула вперед, к процветанию предпринимателей и частного сектора.

— А за что борется? За присоединение феодальной элиты к гигантской капиталистической структуре? Или за права трудящихся своей страны?

— Но ведь революции бывают не только социалистические! — крикнула Соня в отчаянии. — Зачем все сводить к социализму! Существуют революции демократические! Да! Либерально-демократические революции!

— Как Февральская?

— Да! Да! Как Февральская!

— Соня, для революции нужна программа. Хотя бы черновик плана. Звучит один лозунг, только тот, что произнес Гучков, военный министр Временного правительства Февраля. «Мы должны все объединиться на одном — на продолжении войны, чтобы стать равноправными членами международной семьи». Наши конвоиры повторяют его слово в слово. И ничего больше.

— В этом отношении