Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна
Не хотелось никакой реальности, не хотелось криков телефона, шорохов, звуков проезжающих машин.
На самом деле это безумно сложно казаться живой, когда все внутри истлело.
И будь у меня поменьше любви или, наоборот, побольше, может быть, можно было что-то изменить. Я рассуждала так, что прощают либо те, кто очень сильно любит, настолько, что жизнь без этого предателя не мила, либо прощают те, кто о любви читал лишь только в сказках. Слышала её о ней в легендах. И звучала она у них только в песнях.
Я, видимо, была где-то посередине недостаточно не любила, недостаточно любила.
И на глазах застыли слезы. А губы казались обветренными, кожа пергаментно сухая. И мне даже неприятно было дотрагиваться до неё.
В каждом звуке его голоса я всегда слышала что-то особенное.
— Ален, Ален, не надо меня дёргать за пояс, ты же видишь, я лампочку вкручиваю, — ворчал Альберт. — Ну подожди, сейчас я вкручу лампочку, и будешь дёргать за пояс.
Почему-то я улыбалась, лежала в незнакомой квартире, улыбалась то ли воспоминаниям, то ли тому, что все закончилось.
А на самом деле улыбка была похожа на счастье блаженного.
Мне безумно хотелось ничего не чувствовать.
Стать достаточно холодной, стать достаточно осознанной для того, чтобы запереть все чувства на замок. Но противная боль в груди не утихала.
Это из-за того, что сердце вырвали.
— Привет.
Он зашёл в спальню. На нём были темно-синие джинсы с потёртыми коленями. И сидели очень низко. Так что без труда можно было разглядеть и косые мышцы, которые уходили к паху и ямочки на пояснице, когда он поворачивался ко мне спиной.
— Я кофе сварил.
Я была слишком неживой для этого глупого молодого мужчины. Я была слишком вымотана, разбита и беспомощна для того, чтобы дать ему что-то большее, чем просто ночь разговоров.
И этой ночью я рассказывала историю за историей, как старому часовщику, как будто понадеялась время назад отмотать. В своё прошлое вернуться.
Я рассказывала Максиму всю свою жизнь. О каруселях в парке Горького, на которых меня Альберт катал, когда я только только родила Зину. И на колесе обозрения, где он меня целовал, чтобы потом, через год, у нас родился Гордей.
Я рассказывал ему о десятках забытых дат. А о сотнях запомненных.
О подарках, о пионах.
О том, как было банкротство, о том, как мандарины пахли.
Я была здесь телом, зрением, слухом, обонянием.
Но душой я все равно осталась там.
Макс вздохнул, прошёл к кровати и, перегородив своим силуэтом лучи рассветного солнца присел на корточки.
Убрал прядь мне за ухо.
Погладил по плечу.
— Полетели в Сочи у меня начинается регата.
63.
Альберт.
Паскудно было.
Дерьмово было.
Через неделю мне отдали девочку.
Через неделю я забрал Лену из роддома.
Не просто так, с органами опеки, с юристом Алёны Петром Викторовичем, с Гордеем.
Элла орала о том, что у неё отняли ребёнка, приехали какие-то непонятные люди, что-то заставили её подписывать.
Она хотела денег.
Она очень хотела денег.
А я уже не хотел ничего. Я просто знал, что эта малютка, которой до сих пор велика шапочка, она моё наказание, и искупление.
Я знал, что эта маленькая девочка не заслужила того, что ей приготовил мир.
ЕЙ бы другую мать. Ей бы другого отца.
Не дебила, не придурка, который просрал все щелчком пальцев.
Но у неё был только я, у которого даже в квартире не было ничего не оборудовано, не сделано, не куплено.
Только я.
Я настолько офигел от того, что, оказывается по факту не помнил первые годы жизни ни Зины, ни Гордея, что я даже не соображал, как менять памперсы. А она ещё такая мелкая была. У меня запястье толще было, чем у неё все тельце.
Махонькая. Она даже не кричала.
Я её держать на руках не мог, настолько хрупкая, мелкая, старался в несколько пелёнок завернуть. Голова кружилась от калейдоскопа событий.
Рука дёргалась постоянно позвонить Алёнке.
Своей Алёнушке, своей Аленочке.
Но нельзя было.
Я не имел права.
Это ад для неё, который будет тянуться всю жизнь. Это горе, которое она должна будет испить.
Я не мог ей позвонить.
Несколько моих ассистентов носились как подстрелянные, пытались утрясти все эти дела с правами на малютку. Гордей переехал ко мне, основательно. Так мы и стояли два здоровых лба смотрели на крошку в ворохе пелёнок. Оба качали головой.
— Ты решил поселиться со мной? — Спросил я у сына, а он пожал плечами.
— Да не то чтобы. Просто знаешь, как-то дерьмово. Ты же можешь не выдержать и сорваться, поехать к матери. Она не выдержит, сорвётся и примет. Только цену заплатите оба. Так что я побуду с тобой.
— Я такой дурак. — Выдохнул, глядя на Леночку, и покачал головой.
Слезы кипели на глазах, жгли, а я ничего не мог с этим поделать.
Пётр Викторович звонил, предупреждал что-то по поводу раздела имущества, а я только тихо повторял.
— Дайте Алёне все, что она хочет, все, все, все, что хочет.
У меня не было сейчас никакого варианта того, что я вдруг захочу поторговаться, как-то поправить ситуацию.
Нет, дайте ей все, что она хочет.
Я забрал у неё намного больше.
И от этого горечь оседала на губах, и сколько бы я не пытался запить ее кофе, становилось только хуже.
И нянька нужна была
Я позвонил дядьке в Ярославль.
— Привет, — тихо сказал я, — переезжайте ко мне. Тут такая ситуация.
Я думал у матери случится инсульт или инфаркт. Но она только вытирала слезы. И говорила, что справимся, сама едва ходила, а обещала, что справимся. И дядька с тёткой приехали. Смотрели на Леночку, не понимали, качали головой.
— Семья ей нужна большая, а я у неё один. Будет у неё все хорошо в этой жизни, а не папа дурак один. А ещё тётя, дядя — крёстные. Брат старший, сестра.
Жена дядьки, Розалия стояла, вытирала слезы и слишком прозорливо замечала.
— Только матери не будет.
И от этого выть хотелось.
Душу выворачивало наизнанку.
А Элла долбилась, психовала, приезжала к моей квартире, пыталась что-то доказать. Я не понимал, какого черта, куда смотрят правоохранительные органы. А потом выяснилось, что статья это слишком неоднозначное, потому что состояние аффекта. А я не собирался это так оставлять. И в очередной раз, когда она попыталась надавить, воззвать к моей совести, как она это сама называла, я психанул, выволок её за территорию двора и признался.
— Ты никто. Звать тебя никак. Когда ты её душила подушкой, надо было думать, а сейчас не попадайся мне на глаза. В следующий раз ты не своими ногами отсюда уйдёшь, а уползать будешь.
— Но я думала, что мы вместе.
— Хреново думала. У меня ничего в этих мыслях не было. А за то, что девчонку чуть не угробила, мне с тебя шкуру спустить хочется, поэтому проваливай. Тебе этот ребёнок не нужен. Тебе нужны были деньги.
Я обратился опять к Петру Викторовичу, чтобы оформить хоть какой-то запрет на приближение, потому что знал, что не через год, не через два, лет через пять это обязательно вылезет.
Вылезет так, что Леночка начнёт задавать вопросы” а где моя мама?" Поэтому я и пригласил дядьку с тётькой из Ярославля, чтобы было чувство того, что семья все-таки большая. И можно заполнить эту пустоту мамы кем-то другим.
Я прекрасно знал, что Рита поможет.
Снял им квартиру на этаж выше себя, но няньку все-таки нанял. Немного старомодную, строгую женщину, которая влюбилась сразу в Лену, называла её Маленькой звёздочкой.
А спустя месяц мытарств, воя, в моей разодранной груди по ночам от невозможности вздохнуть, я все-таки набрался смелости и просто так, без какого-либо повода, без какого-либо ожидания чего-то, сел в машину и поехал к Алёне.
Я остановился на дороге.
И сердце почти прекратило бег.
На покорёженных воротах дома висела здоровая красная табличка с надписью «Продаётся».
