Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна
Мне оставалось только лайкать её фотки в соцсети.
Фотки, где она на яхте сидит, грустно улыбаясь, в камеру.
А на плечах у нее мужская рубашка.
64.
Алёна
С Максом мы прожили три года:
Три немного странных, может быть не самых удачных, возможно немного косых и кривых года, за которые я ему была благодарна.
Настолько сильно благодарна, что когда увидела в его глазах немой вопрос не смогла соврать.
Я не смогла соврать ему о том, что у нас все будет и дальше с ним, потому что он был молод, горяч, потому что ему хотелось своих детей, а не моего внука, который за эти три года врос в наши отношения, как большая, сильная скрепка.
И три года с одной стороны, это не так много, а с другой стороны, будь у Макса другая женщина, его бы ребёнку уже было два годика.
И когда я увидела в его глазах немой вопрос о том, сможем ли мы сделать что-то большее, я не смогла лгать.
Я не смогла лгать о том, что буду рада родить ребёнка.
НУ Господи! В полтинник рожать ребёнка? Да, я округляла. Это было ужасно! Но мне было на тот момент сорок восемь.
Рожать ребёнка в сорок восемь?
Я знала прекрасно, что у Макса давно лежит все ещё не подаренное кольцо. И поэтому просто собрала вещи. Целовала его до безумия жадно.
А он давил мне на плечи пальцами и повторял.
— Ошибку делаешь. Ошибку. Я просто поздно тебя встретил. На самом деле у нас все будет хорошо. Я просто поздно тебя встретил.
— Я не смогу тебе родить. - Шептала я.
Это была не та Любовь, которая была с Альбертом. Альберта я любила всем сердцем и даже больше. Макса я любила какой-то тихой, слишком скромной любовью, которую он принимал за благодарность.
— У тебя будет ребёнок с той женщиной, которую ты выберешь. У тебя будет будущее. А я тебе этого ничего подарить не смогу.
— Алёна, не уходи. — Хрипел Макс, прижимая меня к стене. Тыкался носом мне в шею. — Алёна, не уходи.
Три года это не так много и не так мало. Тремя годами он мог пожертвовать ради меня. Но не оставшейся жизнью, которая будет наполнена одиночеством. Потому что через двадцать лет, когда у него не будет никого, он меня возненавидит и будет ненавидеть до самой смерти.
Я не хотела ни ему ненависти, ни себе чувство вины, поэтому уходила.
Страшно. Рвано. Больно.
— У тебя все будет, Макс. Я тебе…
— Я знаю. Ты мне благодарна. — Психовал Максим.
Кусал губы и вскидывал подбородок.
— Только нахрен мне твоя благодарность, если ты уходишь? Зачем?
— Чтобы у тебя было что-то большее, чем просто женщина. Чтобы у тебя была семья.
— У меня есть семья. Ты моя семья.
Я знала ‚ что он обманывался.
Если бы он хотел семью, он бы кольцо подарил, даже зная ‚ что я его не взяла бы не приняла, он бы все равно сделал этот шаг. Но он сомневался. Я решила перерубить его сомнения одним ударом. Болезненным. Давящим.
Это было правильно.
И так получалось по-настоящему.
— Не уходи. — Хрипел Макс.
— Отпусти. — Тихо просила я, глядя на него снизу вверх. — Отпусти. Ты же сам прекрасно знаешь, что ничего не выйдет:
Я не хотела ему ничего плохого. Я хотела, чтобы все у него было хорошо. Чтобы он был счастлив, потому, что, если бы не он, я бы не выбралась. Если бы он не стоял рядом, не держал меня под руку, если бы он насильно не схватил меня тогда, три года назад и не увёз сначала в Сочи, потом в Сербию, потом в Польшу, я б сломалась. Себя бы сгноила злостью, ненавистью, обидой лютой.
Он был самым лучшим лекарством от всех этих недугов.
Я бы хотела ему помочь хоть в чем-то.
Эта помощь означала просто оставить его, чтобы у него был шанс
— Алёна, я тебя прошу.
— Ты меня возненавидишь за то, что я отобрала у тебя жизнь. Ты не сможешь со мной быть до конца. Ты будешь угасать. Давиться собственной злобой от того, что я не могу тебе дать то, чего ты хочешь.
Он стоял передо мной на коленях, а я обнимала его. Запускала пальцы в волосы.
Это уже была не та любовь, но это не говорит о том, что я чего-то меньше чувствовала. Это говорит лишь о том, что у всего есть цена.
Макс платил цену одиночества в дальнейшем. А я платила цену снова разбитым сердцем.
И Макс рычал, психовал. Хватал меня за руки, оставляя болезненные отпечатки на запястьях.
Я знала, что Альберт принял девочку.
Я молилась за него и за неё, потому что, если бы он струсил, если бы он поступил как-то иначе, все было бы плохо. Я бы ненавидела его и презирала. А так я знала, что он все равно тот самый Альберт.
Но эти три года выторгованные у судьбы, я была рядом с Максом и до безумия сильно хотелось отмотать назад время и наверное, не делать этот шаг.
— Максим. Ты же понимаешь ‚ что это дорога в никуда?
— Мне плевать куда эта дорога ведёт! Алёна, не уходи.
— Зачем? Я никогда не смогу дать тебе того, что ты хочешь.
— Тебе неизвестно, чего я хочу. — Честно отвечал Макс, но я ему не верила.
— Прости, Максим. Прости... Кольцо найдет ту, которой придет я в пору, родной мой.
65.
Альберт:
Первый раз так масштабно и близко мы с Алёной встретились на девятом дне рождения Мити.
Мне казалось ‚ что Алёна ни капельки не изменилась. Вот как я с ней развёлся, она такой и осталось. Осанка, взгляд, мягкая снисходительная полуулыбка. Когда она поймала взглядом меня, я отсалютовал ей бокалом.
Это было страшное время. Проданный дом. Оставленная семья. Она почти не жила в России первые несколько лет после того, как родилась Леночка. А я не имел права что-либо сказать, что-либо сделать. Единственное, на что у меня хватило сил, это действительно с Петром Викторовичем быстро договориться по поводу того, кто что получает при разделе имущества. Я был готов отдать ей все, только она все не взяла.
Мне отчаянно не хватало её рядом.
И не справлялась нянька.
Не справлялся я.
Налажал по-крупному так сильно ‚ что руки на себя наложить хотелось. А Леночка росла и в свои четыре годика рассказывала смешные стишки, залезая ко мне на колени. Гордей её любил, называл Кнопкой. Привозил ей платье и шоколадных зайцев. И Митя её любил. Зина приняла нейтралитет. Она не отталкивала, но и особо вдаваться в жизнь не собиралась. Я получил ровно то, к чему стремился в своей глупости, злости, отчаянии и предательстве.
Разрушенную семью.
Настолько разрушенную, что как-то исправить ситуацию не было сил.
Через два года после того, как родилась Леночка, Зина с Даней и Митей переехали жить в Москву и то, что девятилетие отмечалось дома, было чистой воды случайностью. Контракт у Данилы горел в нашем городе.
Гордея я все-таки уговорил вернуться на работу. И он со временем почти полностью заменил меня. Да, я контролировал, смотрел, за всем наблюдал. Но большую часть времени я находился в состоянии навсегда мёртвого.
Смотрел на дочь и видел в ней след своего предательства и в то же время солнце, которым сияла Алёна.
Я не знал, почему так происходило.
Это глупость. Это сумасшествие. Да, наверное, действительно, я в какой-то момент чокнулся.
Стоял над кроваткой. Вытирал злые слезы и шептал о том, что Лена ничего этого не заслужила, и мать у неё должна была быть другой.
Я такого дерьма натворил, что нельзя это описать нормальными словами.
Я выжег дотла всю жизнь свою, детей и жены, маленького ребёнка.
Стоял на этом пепелище, оглядывался по сторонам и только волки выли где-то вдалеке.
Я знал, что у Алёны был роман с этим малолетним засранцем. Я считал, что это правильно.
Ревность душила такая лютая, что хотелось в какой-то момент найти, приехать и забрать Алёну обратно. Ну она же не мешок картошки, правильно? Поэтому все мои желания были слепы, глухи и напрочь лишены основания.
А Леночка росла. Радовала крёстных мать с отцом, которых я все-таки уговорил переехать к нам. И как сама тётя Рита говорила ‚ что это было самым лучшим решением. Она любила Лену всем сердцем. А в свои четыре года Леночка подходила ко мне, дёргала за штанину и хмуря бровки, произносила:
