Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна

58.

Алена

Время тишины.

Время безумного, чудовищного затишья перед тем, как грянет буря.

Ледяные пальцы на моих запястьях, которые я пыталась растереть.

Хмурый Гордей, который не выпускал из рук телефона.

Звонки дочери, разговоры о чем-то, что от меня скрывалось.

Время тишины, когда есть никому не нужный ребенок, брошенное дитя, грех.

Грех, который никто не хочет принимать на душу. Грех, за который никто не хочет нести ответственность, но ребёнок ни в чем не виноват.

Альберт не имеет права куда-либо исчезнуть именно сейчас, потому что это его ребёнок, потому что он знал, что он делал, когда ложился в постель с другой женщиной.

А ребёнок никого не просил, чтобы его рожали.

Ребенка в этом случае никто не спросил.

И самое чудовищное, что ни один, ни другая не задумывались над тем, что для достижения собственных целей они калечат человеческую жизнь.

— Да, Зин, я услышал тебя. Нет, я созваниваюсь с ментами. Да, волонтёров подключили, по камерам последний раз машина мелькала в центре. Да.

Я стояла на первой ступеньке лестницы, и до меня доносился голос сына, который сидел в зале и разговаривал со старшей сестрой.

Я не совсем понимала, что происходило.

Меня затапливала боль за этих двоих.

Потому что у них ничего не болело, у Альберта ничего не болело, у этой идиотки Эллы ничего не болело. Каждый из них решил, что может обыграть судьбу, каждый из них подумал, что может ценой жизни заставить другого человека принадлежать ему.

Я не стала спускаться, села на этой первой ступеньке. И спрятала лицо в ладонях.

Холодный липкий пот пропитывал одежду, от этого она становилась влажной, волглой, какой-то натянуто сырой, как будто бы сейчас не лето, а промозглая осень, когда даже в воздухе мелькает и струится вот эта влажная хмарь. А ещё аромат почему-то речной ряски и тины. И совсем уж дурацких мшистых камней.

Два человека разрушили безумное множество жизней: мою, свои, детей и ребёнка, который никому не нужен.

Вот уж что правда говорят, дети не должны отвечать за грехи своих родителей, но почему-то отвечают:

И слезы лились горькие, крупные, которые я не могла остановить.

Чтобы задушить собственного ребёнка, это надо сойти с ума. Чтобы бросить собственного ребенка, это надо быть чудовищем.

А он знал, что она родила.

Я позвонила, я предупредила, он все прекрасно знал.

— Ты как? — Гордей поднялся по лестнице и сел на пару ступенек ниже меня на корточки. Схватил горячими ладонями мои щиколотки. — Мам, ты как? Повторно спросил сын, а я закачала головой, зажала ладонью нос. — Мам, все будет хорошо.

Я знала, что все будет хорошо, но я никуда не могла деться от этой боли, которую на меня спихнули два предателя, одна предавала ребёнка, другой предавал меня.

Гордей потянул меня на себя, обнял. Погладил по спине.

— Идём, идём вниз, я тебе чай наведу.

Я ни чая не хотела, ни разговоров.

Я просто хотела проснуться и понять, что все это был дурацкий сон.

Нет, не развод.

А все, что случилось после, все, что началось с развода. Мне казалось, что развод ставит точку, но развод это всего лишь многоточие в жизни двух людей, которые когда-то были любимыми друг для друга.

Почему я говорю когда-то?

Потому что, если бы он меня любил, он бы мне не изменял. Если бы я его не любила, я бы его простила. Но это тот дурацкий случай, когда любви с избытком. А у неё есть дурацкая возможность превращаться в ненависть, и чем больше одного, закономерно становится до безумия много второго.

Горячий чай обжигал губы, но в то же время согревал холодные руки.

— Я даже не знаю, что делать. — Тихо произнёс Гордей, и я прислушалась. Он снова разговаривал с Зиной. — Нет, Зин, нет, надо быть идиоткой, чтобы так считать. Я не буду ни о чем с матерью разговаривать, как ты этого понять не можешь, и ты с ней не поговоришь. Я трубку просто не дам. Если ты не отупляешь элементарной юридической ситуации с тем, что ребёнок по факту сейчас отправится в дом малютки, то мне тебя очень жаль. Они не в браке. Он не признал своё отцовство. Отцовство надо доказывать через суд, чтобы доказать отцовство.

Мы должны найти его, чтобы найти его... ну, ты сама прекрасно видишь, что мы найти его не можем. Да, я знаю, обзванивают больницы, обзванивают морги. Не надо звонить матери, не надо. Зина! Давай я с тобой не буду разговаривать. Давай я буду разговаривать только с Данилой. Мне тяжело с тобой говорить, мне тебя придушить охота. Я прекрасно понимаю, что Даня в твою глупость влюбился, но я.

слава Богу, не Даня, и мне она обходится очень дорого.

Я не шевелилась, чувствовала себя мухой в янтаре. А за окном медленно начинался закат, солнце, как ленивое яблоко, катилось по небосводу и уходило с каждой минутой все ниже, за горизонт, окрашивая все вокруг в оранжево-алые тона.

Ближе к полуночи, когда я открыла все двери в доме, слушала, как затихает сад, прозвучала фраза:

— Да, да, Зин, дай мне, дай мне Даню. Даниил. Да, нашли, нашли.

Да. Альберта нашли.

59.

Алена

Альберта нашли, и первая реакция была дёрнуться и начать собираться.

Но я запретила себе.

Я вообще не хотела ничего такого делать.

А для чего?

Показать, что мне не все равно, а мне все равно.

Как ему было все равно оставлять меня висеть на распятии во время того, как он уходил.

Он улыбался.

Он уходил ведь к любимой женщине.

Он улыбался, пока я плакала.

— Он в какой-то поселковой больнице. — Выдохнул Гордей, я прикрыла глаза. —Да, говорят, лёгкий сотряс, рассечение кожи на затылке. Ну, короче, не переживай, я поехал за ним. Машину? Да, машину тоже нашли. Знаешь где? Помнишь поворот на набережную, которая ведёт к санаторию Речные зори, там же тупиковый отрезок, вот там машина стояла открытая, выпотрошенная вся, он самый выпотрошенный, без документов, без бабла. Кто вызвал ментов, скорую, не понятно. Да да, не знаю, можешь приехать, но только Зину с собой не бери. Во-первых, потому что тебе Митю не с кем оставить. Нет, к маме не надо Митю привозить. Да, хорошо, Даниил.

Давай там встретимся.

Я искоса посмотрела, как Гордей прошёл мимо террасы. Подхватил свой рюкзак.

Перевёл на меня взгляд.

— Ты побудешь одна?

— Не переживай, езжай.

Я понимала, что дети не должны решать проблемы родителей, но и бывшая жена уж точно не должна была влезать в эту тему.

Гордей подошёл, поцеловал меня

Я перехватила его ладонь. Прижала к себе.

— Не переживай. — Произнёс сын сам не веря в эти слова.

Я поспешно кивнула, отвела взгляд.

Когда дверь за сыном закрылась я вдруг поняла, что мне хотелось бы увидеть Альберта и заорать на него о том, что это его грех, это его ответственность, и то, что он не имеет права так поступать, он должен сам поехать забрать этого ребёнка.

Сам растить его. Сам воспитывать. И никакие полумеры здесь не нужны.

Но я сидела, вытирала заплаканное лицо запястьями. А потом, дойдя до отчаяния медленно встала, прошла к выходу, схватила ключи от машины.

Я выехала из посёлка и долгое время кружила по центру, по всем этим развязкам, по уводящим вниз-вверх перекресткам, стояла на светофорах, вытирала слезы.

Чего искала?

Не приключения же на задницу, а успокоение.

Чего хотела?

Забвения.

Та самая граница, которая отделяла меня от полного равнодушия никак не хотела рушиться, я в неё долбилась со всей силы, рассекала кожу на костяшках пальцев кровь.

Только чтобы ничего больше не чувствовать к нему.

Чертова четверть века рядом с ним.

Даже когда все было дерьмово, с запахом мандаринов, с переплетёнными между собой нашими венами.

Я остановилась на площади.

Вышла из машины.

Кружили перед глазами фонари, которые скалились почти по-человечески безумным, ядрёно-жёлтым светом.