Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна
— Ты о чем?
— О том, что приличной женщине за сорок многое нельзя, нельзя спать с пареньком моложе, нельзя радоваться, потому что спишь с пареньком моложе. Так что давай мы с тобой не будем пересекаться, мне достаточно того, что ты мне поднял самооценку.
— Ален, а мне вот что делать с тем, что ты у меня не только самооценку поднимаешь? — Фыркнул Максим, делая резкое движение и, оказываясь возле меня.
Он положил ладонь мне на талию, потянул на себя так резво, что я не выдержала, и рука дрогнула, чай расплескался сначала по мне, потом по Максу И он, отстранившись от меня, выматерился.
— Твою мать.
— В ванной есть сухие полотенца, можешь попробовать высушиться, зелёный чай не оставляет следов, — сказала я, отдёргивая от себя ткань платья.
Макс качнул головой.
— Ты же специально это... Я знаю.
— Да, специально, и это очень круто, что ты сам до этого догадался.
— Ален, зачем ты так?
— Максим, иди высуши свою рубашку.
Когда я осталась одна в кухне, у меня от нервов задрожали руки. Мне казалось, что ещё один шаг, и я просто соберу Митю и свалю куда-нибудь в Турцию, засяду там на два месяца, чтобы никто меня не трогал. Буду трескать турецкие апельсины купаться с внуком в море. И периодически выбираться на морские прогулки.
Но перед этим, перед этим надо было расставить все точки над! и наконец-таки довести отношения с Альбертом до логического финала. Поэтому дрожащей рукой я вытащила телефон и долго смотрела на иконку с номером бывшего мужа, того, с кем, в принципе, мне было достаточно неплохо, и какого черта его что-то не устраивало в нашем браке? Хороший был брак, крепкий, стабильный.
Я никогда Альберта не воспринимала как должное, всегда он был для меня центром вселенной.
Мой юпитер.
Когда он поднял трубку, я вдруг поняла, что вбиваю последний гвоздь в крышку гроба нашего брака, но все же я сделала это намеренно зло, отчаянно. И с невыносимой лютой болью, что разрывала сердце на мелкие куски.
— Элла родила.
Достоверно известно не было, но еспи отошли воды, то уже ничего ведь не попишешь, правильно?
Я слышала, как Альберт набрал полные лёгкие воздуха. И он даже хотел что-то сказать, но в последний момент меня окликнул Макс.
— Ален, я свою рубашку там скинул, когда ты снимешь платье?
Я вздрогнула, по спине прокатилась капля пота.
Отчаянная мысль мелькнула в голове о том, что ворота ни в чем не виноваты.
Но вместо этого тяжёлый хриплый выдох раздался в трубке, а потом короткие гудки.
Я посмотрела на мобильник.
И заблокировала экран.
Развернулась к Максиму и прошлась равнодушным взглядом по подтянутому торсу, по косым мышцам живота, которые уходили под ремень брюк, по накаченной груди и широким плечам.
Наверное, это тоже было неизбежно.
Наверное, какие-то шаги мы делаем не в следствии логики, а вопреки ей.
Именно поэтому сегодня была самая длинная ночь в году, несмотря на то, что должно было быть наоборот.
56.
Алёна.
Это была самая долгая ночь в году, потому что сначала я выпроваживала Макса, он улыбался как-то по особенному смущённо и качал головой, повторяя, что я делаю большую ошибку.
Я так не думала, и не от того, что мне не нужен был мужчина или мне не нравился Макс, а потому, что у каждого есть свои стопоры.
Мой стопор заключался в том, что я ещё не могла переступить через себя, это безумно тяжело принадлежать больше четверти века одному мужчине, и в голове даже всплывала вероятность того, что возможно, этот мужчина останется первым и последним.
Я понимала, что в какой-то момент гормональный фон выровняется и мне захочется чего-то. Но на данный момент не хотелось, а ломать себя в угоду чужих капризов мне казалось глупо, мне не пятнадцать лет, чтобы соглашаться на хоть что-то, если нет ничего достойного.
Нет, Макс был достойным, но не в том ключе, в котором я его оценивала.
А ещё самая длинная ночь в году была из-за того, что вот сейчас уже стояла точка.
Сейчас я понимала, что пути обратно не будет.
Ничего хорошего из этой ситуации я в принципе не могу получить.
Его девица родила.
Все мосты сожжены, что ещё?
Ведь в начале любого развода каждая женщина верит в то, что, может быть, все это неправда, все это ложь. Я даже верила в какой-то момент, что у Альберта что-то переклинило, что-то сломалось. Я его оправдывала. Когда он уходил от меня, а я плакала, я в душе его оправдывала. Мне казалось, нет ничего в этом мире более жестокого, чем вот это состояние того, когда ты понимаешь, что тебя предали, но продолжаешь оправдывать.
А самое дурацкое, что я поняла, его измена началась не тогда, когда он переспал с Эллой. А тогда, когда он эмоционально стал вовлекаться, тогда, когда он стал жить с ней. У них появилось что-то общее и так далее.
Измена как факт секса не настолько болезненна, это скорее противно, мерзко, неприятно. И в таком случае смотришь на человека, и думаешь, ну сходи ты там, сдай какие-нибудь анализы, а то ещё заразу какую-то домой принесёшь.
А вот измена, когда идёт эмоциональное включение, она болезненна, она страшна, она погребает под собой абсолютно все живое.
Самая длинная ночь в году все не кончалась и не кончалась.
Синяки на животе на руках давным давно рассосались. И даже в этой ситуации, когда я увидела пьяного Альберта, я его оправдывала. Я думала, что я смогу проконтролировать этот момент, и он просто очнётся, но он не очнулся.
Это была какая-то беспомощность сейчас у меня. Но я прекрасно знала, что это пройдёт, как только за окном пробьётся хрупкий смущённый рассвет.
Это пройдёт.
Просто ночью даже наши монстры оживают, а не только подкроватные.
Во время завтрака я звонила Гордею.
— Ты давно у меня не был. Приедешь? — Тихо спросила я у сына и услышала заспанный голос.
— Я постараюсь в ближайшие дни.
— Почему ты спишь? — Нервно уточнила я и чуть не расплескала чай, а Гордей замолчал.
— Я с работы уволился и ушёл от отца, — произнёс он немного сдавленным голосом, и я поняла, что как бы то ни было, но сын сделал свой выбор даже ценой своего будущего.
— А ты не думаешь, что совершил ошибку?
— Я не думаю, даже если это отразится на моей жизни, даже если это повлияет на ход моей карьеры, я не думаю, что я совершил ошибку. В конце концов я всегда могу стать дебильным стримером и снимать ютубчик откуда-нибудь с побережья Ямайки, хохотнул Гордей, стараясь этим наигранным смехом отвернуть меня от проблемы.
— Почему, — уточнила я, ощущая, как все внутренности задрожали.
— А ты знаешь, я вдруг понял... — Гордей медленно произносил каждое слово, словно пытался подбирать правильные формулировки. — Я не могу никуда деться от того, что он мой отец, но от того, что он мой начальник, могу. Отца мы не выбираем. А вот работодателя, да. И поэтому сама понимаешь.
— Я тебя поддержу. Если тебе станет тяжело.
— Ты же знаешь, что мне не станет тяжело. Успокойся, — произнёс тихо Гордей, и я сморгнула набежавшие слезы. — Не переживай, пожалуйста, мне не станет тяжело, я выкручусь, я это умею делать. Ведь отца мы не выбираем и точно не можем решить, какие характеристики взять у него, но все равно я его сын, значит, выкручусь,
— Приедь, пожалуйста, я очень соскучилась, — тихо произнесла я, зажимая ладонью глаза. Гор пообещал, что он точно приедет. Только когда не уточнил. А в обед звонила Зина.
Я знала, что она пытается что-то у меня спросить, но отчаянно боится.
— И вот я думала с Митей заехать. Ну, сама понимаешь, все-таки неоднозначная ситуация. Отец тебе так и не ответил по поводу ворот?
Вот, вот этот момент, когда она хотела что-то спросить.
— Нет, никто мне ничего не ответил, но я не считаю необходимым задавать один и тот же вопрос несколько раз.
Зине почему-то было тяжелее, чем Гордею принять тот факт, что все закончилось Пётр Викторович перебил звонок. И, вздохнув, признался.
