Развод. Дракон, мы (не) твои - Натали Эмбер
Но тогда, почему он поступил так? Почему изгнал свою кровь ради нас? Неужели это всего лишь ещё один, более изощрённый ход в его игре?
Нет, не может быть. Он выглядел слишком искренне, его глаза не лгали мне.
Я невольно прижимаюсь ближе к Рейнольду, ищу в его молчаливом присутствии хоть какую-то защиту от этого безмолвного суда. Он идёт рядом, его шаг бесшумен, взгляд устремлён вперёд, но я чувствую его напряжение.
Наконец, он останавливается у знакомой двери. Резное тёмное дерево, массивная бронзовая ручка в виде спящего дракона. Мои покои. Те самые, где погибла бедняжка Мия и на её месте оказалась я. Её чувства, эмоции до сих пор живут во мне. Все эти годы. Даже после развода с Рейнольдом, они не исчезли, просто отошли на второй план.
— Здесь всё осталось как было, — тихо говорит он, его голос глухо отдаётся от каменных стен. Он не смотрит на меня, его взгляд устремлён куда-то в пространство над моей головой. — Ничего не трогали. Ничего не меняли.
Его рука ложится на ручку, поворачивает её. Дверь бесшумно отворяется.
Оттуда навстречу мне плывёт знакомый, сладковатый аромат — свежих полевых цветов, лаванды и воска для полировки мебели. Я замираю на пороге.
Комната… сияет. Всё безупречно чисто, каждая поверхность отполирована до зеркального блеска. Ковры выбиты, на кровати — свежее бельё из тончайшего льна, на туалетном столике аккуратно расставлены флаконы с духами и расчёски, будто я вышла всего лишь вчера и вот-вот должна вернуться. Будто не было ни развода, ни месяцев страха, ни отчаяния, ни долгой дороги назад.
Я переступаю порог, чувствуя, как ноги подкашиваются от слабости и нахлынувших эмоций. Прислоняюсь к спинке кресла, пытаясь перевести дыхание.
Рейнольд остаётся стоять в дверном проёме, его огромная фигура заслоняет свет из коридора.
— Я пришлю к тебе лекаря, — его голос звучит немного глухо. — Он осмотрит тебя, чтобы убедиться, что всё в порядке… И еду. Ты должна поесть. Набраться сил.
Он колеблется, словно хочет добавить что-то ещё, но не может найти нужных слов. В его глазах мелькает тень той боли, что я видела в зале.
— Рейнольд… — его имя срывается с моих губ тихо, почти беззвучно.
Он замирает, и его взгляд, наконец, фокусируется на мне, становится осознанным.
— Спасибо, — выдыхаю я. Это слово даётся мне с невероятным трудом. Но я должна сказать. — За то, что поверил. Что защитил его. Защитил нас.
Его лицо искажается. В нём вспыхивает целая буря эмоций: боль, досада, стыд, что-то похожее на надежду. Он смотрит на меня так, словно я только что вонзила в него нож или подарила что-то бесценное. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но в его глазах читается растерянность. Слова, видимо, не приходят. Вместо них он лишь кивает. Коротко, резко, почти по-военному. И затем отступает.
— Отдыхай, Мия. Ты в безопасности, — произносит он, и его голос низок и твёрд. — Это всё, что имеет значение сейчас.
Он отступает и медленно, почти неохотно, закрывает дверь. Щелчок замка звучит оглушительно в тишине комнаты.
Я остаюсь одна. Совершенно одна в гробовой тишине и роскоши своих покоев. И только тогда, когда его шаги затихают за дверью, до меня, наконец, доходит вся суть произошедшего.
Яд. Медленный, коварный, подлый. В моей еде. В моём чае. Ненависть свекрови. Настолько холодная, расчётливая, безжалостная, что она готова была уничтожить собственного внука. Ярость Рейнольда. Страшная, всесокрушающая, драконья. Его защита. Неожиданная, безоговорочная, потребовавшая от него изгнания части его собственной семьи.
И его слова. Произнесённые так естественно, так властно. «Моя жена». «Моя семья».
Это не игра. Не просто стратегическая уловка для эльфов. Это… настоящее. Он действительно видит нас так. Конор — его плоть и кровь. Рейнольд будет защищать его с драконьей яростью и безжалостностью от любой угрозы. Даже если этой угрозой окажется его собственная мать.
Он встроил нас в свою картину мира, как неотъемлемую, важнейшую часть. И он только что доказал, что готов снести всё на своём пути, чтобы оградить нас от любой угрозы.
От этой мысли кружится голова. Я чувствую, как по коже бегут мурашки. И в тот самый момент, словно в ответ на мою смятенную мысль, я чувствую знакомое, почти забытое жжение на внутренней стороне предплечья. Я закатываю рукав тонкой ночной сорочки, которую мне прислали. И вижу.
Метка. Его метка. Та самая, что пропала после нашего развода. Она сияет на моём предплечье ярким красно-золотым огненным узором. Пульсирует в такт моему сердцу, излучая лёгкое, едва уловимое тепло.
Она вернулась, будто никогда и не исчезала. Как будто сама магия, связывающая нас, признала, что кризис миновал, и наша связь восстановлена.
Знак. Яркий, неоспоримый знак его защиты, его… собственности. И впервые эта мысль не вызывает во мне слепой ярости, а лишь новую волну сложного, непонятного смятения.
56
Прибывший после ужина лекарь говорит, что со мной всё в порядке. Нужен лишь отдых и покой. После насыщенного дня, я засыпаю, едва коснувшись головой подушки.
Сон приходит ко мне не как отдых, а как погружение в иное измерение.
Я стою в маленькой, залитой солнцем комнатушке чужого дома. Здесь пахнет пылью, сушёными травами и… свободой. За открытым окном шумят листья старого клёна, сквозь которые льётся яркий солнечный свет.
В этом свете я вижу себя. Нет, ту, прежнюю Мию.
Она стоит спиной к окну, и солнце делает её силуэт почти прозрачным. На ней простое платье из грубого льна, запачканное землёй. Волосы цвета спелой пшеницы заплетены в косу, из которой выбиваются непослушные пряди.
Она смотрит прямо на меня. И улыбается широкой улыбкой, от которой на щеках появляются ямочки.
— Ну вот, — её звонкий голос похож на колокольчик. Он совсем не такой, как мой, ставший тихим и осторожным. — Мы встретились.
Я не могу вымолвить ни слова. Просто смотрю на девушку, в чьё тело вселилась, чью судьбу переплела со своей. И чувствую перед ней вину.
— Мне так жаль, — вырывается у меня наконец, хриплый шёпот. — Я не хотела…
Она смеётся. Легко, беззлобно.
— Перестань. Разве можно извиняться за то, что ты выжила? — она подходит ближе.
Я замираю, чувствуя, как внутри всё сжимается от её слов.
— Я видела твой страх за моего мальчика. Моего Конора, — её голос становится тише, в нём появляются нотки той боли,
