Развод. Дракон, мы (не) твои - Натали Эмбер
Её слова, полные яда и высокомерия, шипят в тишине зала. Они настолько чудовищны, настолько лишены всякой человечности, что у меня перехватывает дыхание. Она не раскаивается. Она гордится содеянным. Она искренне верит, что совершила благое дело.
— Молчать! — драконий рык прокатывается по коридору, заставляя содрогаться даже каменные стены. Леди Маргарет трясётся, её рот открывается и закрывается в беззвучном крике.
Рейнольд смотрит на неё с таким холодным, безразличным презрением, что мне становится по-настоящему страшно. В нём нет ничего человеческого в этот миг. Только холодная ярость дракона, чьего детёныша тронули.
— Собирай вещи, — произносит он ледяным тоном, не терпящим возражений. — Ты отправляешься в монастырь Холдсорт. Сегодня же. Ты больше никогда не вернёшься сюда. И никогда, слышишь меня? Никогда больше не вмешиваешься в дела моей семьи!
Холдсорт. Старый, мрачный замок на самом севере владений, почти на краю света. Почётная ссылка для провинившихся родственников. Красивая тюрьма.
Лицо леди Маргарет искажается. Страх и отчаяние сменяются ненавистью.
— Ты совершаешь чудовищную ошибку, Рейнольд! — её голос срывается на визгливый крик. Она указывает на меня дрожащим пальцем. — Эта… эта безродная выскочка! Она одурманила тебя, запудрила мозги! Она погубит тебя! Погубит весь наш род!
Её слова висят в воздухе, ядовитые и острые, как отравленные шипы. Но Рейнольд уже не слушает её. Он поворачивается к двум стражникам в синих с золотом ливреях, которые стоят у входа, неподвижные, но все слышавшие.
— Увести её, — отдаёт он приказ таким же хладнокровным тоном. — Проследите, чтобы она взяла только личные вещи. Никаких бумаг, никакой переписки. Отправить в Холдсорт под усиленным конвоем. Немедленно.
Стражи берут леди Маргарет под руки негрубо, но с неумолимой, железной силой. Она сопротивляется, выкрикивая проклятия, её голос эхом разносится под сводами:
— Ты пожалеешь об этом, Рейнольд! Пожалеешь! Она тебя погубит!
Дубовая дверь с грохотом закрывается за ними. Крики постепенно удаляются, пока не стихают вовсе.
В зале воцаряется гробовая тишина.
Рейнольд дышит глубоко и ровно, будто стараясь взять под контроль ту бурю, что бушует внутри него. Он стоит, отвернувшись к окну, но я вижу, как напряжены его плечи. Как сжаты его кулаки. Какую цену ему стоило это решение. Он только что уничтожил часть своего прошлого.
Ради меня? Ради Конора? Или ради того призрачного понятия «семьи», в которое он сам, кажется, начал верить.
Слуги замирают в ожидании его следующего движения, его следующего слова.
Наконец, он медленно оборачивается. Он выглядит… опустошённым. Гнев ушёл, сменившись глубокой, ледяной усталостью. От самого себя. От бремени решений, которые ему приходится принимать.
Он подходит ближе. Его взгляд скользит по моему лицу.
— Всё хорошо. Тебе больше ничего не угрожает. Никто больше не причинит тебе вреда. Никто. — добавляет он тихо, и в его голосе звучит та самая сталь, что была минуту назад, но теперь она направлена не на уничтожение, а на защиту.
Рейнольд хочет дотронуться до моей щеки, но я, повинуясь инстинкту, делаю шаг назад. Его пальцы замирают в воздухе. В глазах мелькает тень боли, досады.
— Я не знал, Мия, — говорит он глухо. — Клянусь всеми богами, не знал. Я думал, ты… ты просто не хочешь быть здесь. Что ты чахнешь от тоски по своей прежней жизни. Я был слеп. Глупец.
Он отворачивается и с силой сжимает спинку кресла, так что дерево трещит.
— А она… она всегда была такой. Холодной, расчётливой. Для неё род, честь, власть — всегда были важнее людей. Важнее всего. Я должен был предвидеть это. Должен был защитить тебя.
В его голосе звучит такая неприкрытая боль, что моя собственная ярость и страх вдруг отступают, уступая место странному чувству понимания. Понимания того, что он тоже стал заложником этой жестокой игры. Что он только что совершил невероятное — изгнал собственную мать, чтобы защитить нас.
Я делаю шаг к нему. Не знаю зачем. Рука сама тянется, касается его сжатой на спинке кисти.
Он вздрагивает, словно от ожога, и резко оборачивается. Его глаза, все ещё золотые и дикие, впиваются в меня с немым вопросом.
— Ты действительно не знал?
Он смотрит на меня и качает головой. В его взгляде нет ни капли лжи. Только горечь и усталость.
— Если бы я знал…
Он не договаривает. Ему не нужно. По тому, как напрягается его челюсть, как сжимаются кулаки, по той мгновенной, дикой вспышке в его глазах, я понимаю, что было бы.
Я киваю, отводя взгляд. Мир вокруг плывёт и колеблется. Опоры, на которых я пыталась стоять все эти годы, рушатся одна за другой. Ненависть к нему, к этому месту, к его миру… она была такой простой, такой понятной. А теперь… Теперь всё перепуталось.
— Мне нужно… — я не знаю, что мне нужно. Присесть? Заплакать? Кричать?
Рейнольд, кажется, понимает. Его собственная маска властного правителя окончательно трескается, обнажая измождённого, уставшего мужчину.
— Пойдём, — говорит он мягко.
В его голосе нет больше ни повелительных ноток, ни стали. Он не берёт меня за руку, но идёт рядом, указывая путь вглубь дворца, подальше от этого проклятого зала. — Я провожу тебя в твои покои. Тебе нужно прийти в себя.
55
Мы идём по бесконечным коридорам Западного дворца. Высокие сводчатые потолки, тяжёлые гобелены с вытканными батальными сценами. Всё это давит на меня невидимой тяжестью воспоминаний. Воздух здесь густой, пахнущий стариной, воском и холодным камнем.
И повсюду — они. Портреты предков Рейнольда.
Строгие лица в золочёных рамах. Их взгляды, полные холодного высокомерия и молчаливого осуждения, кажется, следят за нами из полумрака. Раньше я видела в них лишь изображения, часть интерьера. Теперь же я вижу отражение леди Маргарет.
Целую династию.
Цепь поколений холодных, расчётливых людей, для которых любовь, семья, привязанность — всего лишь слабость, помеха на пути к власти и сохранению «чистоты рода». Для которых мы с Конором — всего лишь случайное пятно на безупречном фамильном древе, досадная ошибка, которую нужно было стереть.
Неужели, все они такие? — проносится в моей голове мысль, от которой становится ещё страшнее. Эти люди на портретах? И Рейнольд…
