Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина

– Мне очень жа…

– Не надо. Всё-таки я не изысканный принц-фейри, который может покрыться ржавчиной или вовсе истлеть от тоски, – улыбнулся Кёнвальд вполне искренне, хотя глаза у него оставались холодными и слишком яркими; синева пылала так, что казалось, ресницы вот-вот вспыхнут. – Я в достаточной мере бесчувственное бревно, чтобы плыть по течению, пока обстоятельства благоволят. И всегда выбираю жизнь.

Тине захотелось его обнять – остро, почти до фантомной боли в пустых руках; сдержаться удалось только чудом.

«И я ведь не собираюсь его жалеть или унижать сочувствием, – подумала она, кусая губы и молча следуя за ним в другую комнату. – Боже, я себя чувствую так, словно открыла многотомник на середине. И знаю, что мне отведена только одна глава».

На секунду… даже на долю секунды возникла вдруг мысль: а хорошо б, если бы его история закончилась одновременно с моей, да? Появилась – и испугала до тошноты, до кислого привкуса во рту. Но Кённа словно бы ничего не заметил. Он галантно подал руку – в последней комнате полы совсем сгнили, и пришлось вновь прибегнуть к магии и воспарить над постылым бытом в буквальном смысле – и потянул за собой.

Там оказалось пусто – окончательно и бесповоротно, без пыли, без мусора, без плесени даже. Голые, ободранные стены, почерневший потолок, зев камина в противоположной стене. К нему-то Кёнвальд и потянулся, как магнитом притянутый.

– Здесь была плита, – нахмурился он, проводя рукой над решёткой. – Там стояли часы, фарфоровая статуэтка – вроде как пастушок, а на самом деле моделью, конечно, был я. И ваза с жемчугом… Лисы с ними, с безделушками, не жалко. Но камень забрал явно кто-то осведомлённый.

– Тени?

Кённа на мгновение сжал губы – так, что они побелели.

– Возможно. Если б тени действовали самостоятельно, я бы только посмеялся над твоей версией: слишком умно для них. Но если прежний хозяин реки в деле… О, это меняет всё. Уходим отсюда, Тина Мэйнард. Этот дом теперь – пустая раковина. Сокровище забрали до нас. Если не считать убежище ведьм Шеннон и твоё родовое гнездо, то осталось ещё два места… Ах, да, и Маккой ещё. И, боюсь, что там нас тоже могут ожидать неприятные сюрпризы.

Второй дом Кёнвальд искал долго и упорно, бродя кругами по пустырю. Наконец разозлился, почти сердито отбросил Тину от себя… «Почти» – потому что упала она прямо на пружинистую подушку тумана.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – прошептал речной колдун. Волосы у него пылали в ночи расплавленным серебром и топорщились вокруг головы, словно одуванчиковый пух, только смеяться над этим никак не получалось. – Эдна Харрис! К клятве твоей взываю! Ты клялась на веретене, ты имя своё мне открыла – так ответь; быть кудели нитью, далеко нить протянется, а всё же конца не миновать. Ответь! Именем твоим заклинаю – Эдна Харрис, моё же имя порукой станет – Кёнвальд!

Голос, тихий поначалу, окреп, а после загрохотал; последнее слово прозвучало в унисон с громом, гулко раскатившимся по низким облакам. Тина рефлекторно сжалась в комок, закрыла уши руками, но не зажмурилась – и потому успела заметить, как от пижонских кроссовок речного колдуна разбегаются в разные стороны сияющие нити, словно трещины по льду.

Их было восемь.

Пять из них вели на городское кладбище и ныряли в бурьян, под выщербленные могильные плиты – большей частью безымянные, но на одной сохранилось имя, мужское причём, и даты, разделённые ошеломительно коротким промежутком. Затянутый вьюнами ангелок с отбитыми крыльями трубил в невидимый горн, и по серым гранитным щекам стекали чёрные слёзы: он оплакивал ребёнка, погибшего на четвёртый год после рождения.

Ещё одна нитка уводила к шоссе и там обрывалась под деревом, рассохшимся чёрным вязом. Кённа положил руку на растрескавшуюся кору, постоял с полминуты, закрыв глаза, и тихо сказал:

– Это висельное дерево, пойдём отсюда.

Седьмая нить уводила в городской колумбарий, и туда Тина даже заходить не стала – помялась у входа, пока Кёнвальд осматривал урну.

Восьмая…

Восьмая и последняя нить упиралась аккурат в недостроенный кинотеатр на пустыре.

– Её род угас – за три поколения, едва пережив войну, – выцветшим голосом произнёс Кённа, издали глядя на голые бетонные перекрытия. – Её дом сравняли с землёй. Я бы подумал, что это всего лишь злая человеческая судьба, но камней нигде нет, даже осколков… Кровь Харрисов извели подчистую. А ведь я всё время был рядом. И не видел ничего. Ни-че-го.

– Это не твоя вина.

– Нет. – Он усмехнулся. Мелкие, ровные белые зубы опасно блеснули в синеватом свете колдовских фонарей. – И я собираюсь выяснить, кто приложил столько сил ради уничтожения моих вассалов.

Он не сказал – «друзей», но это слово витало в воздухе.

А Тина думала о другом. О том, что до определённого момента род Мэйнардов процветал – богатый, многочисленный; у её прадеда, Эстебана, было двое братьев и три сестры. Все они прожили интересные жизни, зачастую очень долгие… Из следующего поколения долгожителем стал только дед, его сестра погибла довольно рано.

Двое старших братьев отца умерли ещё во младенчестве.

Сама же Тина… Тина была третьей попыткой завести детей и прекрасно знала это. Первые две закончились у матери выкидышем, чего никто не скрывал, к худу или к добру. Брак расклеился уж слишком внезапно, однако стоило родителям разъехаться – и раздельная жизнь в противоположных концах мира у них постепенно наладилась. А дед, такой крепкий и упрямый, сгорел буквально за пару лет.

Тина тогда подумала – от горя. А теперь…

«Но что, если это не случайно? – крутилось в голове. – Семьи вассалов угасают. Та безымянная женщина, потом Харрисы… Последняя из рода Шеннон сменила фамилию, но семью Уиллоу никак нельзя назвать благополучной: отец в перманентном запое, мать предположительно уехала к чёрту на рога, а на самом деле… Кто знает? И история Мэйнардов как-то очень гладко встаёт в общий ряд».

Четырнадцать комнат на трёх этажах – и все пустуют. Особняк, который кажется живым только потому, что там носятся по лестницам шесть избалованных донельзя кошек…

Тине было страшно делать выводы; Кённе, видимо, нет, и потому лицо его мрачнело с каждой минутой. Он даже стал чем-то похож на детектива Йорка – не в обычном модусе, а за мгновение до того, как тот доставал сигарету, чтобы закурить.

– Кто последний? – спросила Тина отрывисто; хотя бы для того, чтобы прервать это кошмарное, напряжённое молчание. – Помнишь фамилию?

– Блэксмит. И он, представь себе, был кузнецом, причём замечательным. Даже я у него научился