Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина

Жуткое, парализующее ощущение недоброго и очень внимательного взгляда, образ гладкого, как чурбак, лица – воспоминания накатили тошнотворной волной. Тина поворошила овощной микс на сковородке и отложила лопатку. Руки снова начали подрагивать.

– Поясни.

Кённа наклонился, сцапал Гекату и усадил себе на колени, расслабленно поглаживая; вот только было в его безмятежности нечто очевидно ненатуральное.

– Мне уже тогда показалось странным, что в округе развелось столько дряни, а я ни слухом ни духом, – произнёс он негромко. – И сейчас, когда мы шли по следу мальчишки, я понял, что не так. Некто скрывал от меня присутствие теней. И шелухи вроде безликих и крыс, и мерзости покрупнее вроде Доу… Некто достаточно сильный и умелый, чтобы противостоять мне, ученику Эйлахана, Короля-Чародея. Тени могущественны, но даже их генералы на это не способны; из человечьих колдунов со мной сравнится разве что Энна, сын Сирше и Фэлана, но он друг мне. Остаётся только один вариант… – Кёнвальд помолчал. Пальцы его, массирующие загривок Гекаты, замерли, и её мурлыканье стало громче и требовательней. – Мы шли сегодня тропами фейри. Прежде я не обращал на это внимания, грешил на свою невнимательность, но теперь уверился: среди них появились новые, странные. Значит, в Лоундейле обитает кто-то из фейри, переживших Войну Железа, кто-то из неблагих фейри. Не Пастырь дымов и пожаров, он обвенчался с Госпожой зелёной надежды – ныне он скорее свет, чем тьма; не Эн Ро Гримм – ему хватает своих Игр. Не Тёмный – он погиб, давно погиб… Кто-то другой и очень сильный. И знаете, что самое скверное?

Уиллоу глядела исподлобья настороженным злым зверьком. Тина качнула головой.

– Я… догадываюсь.

– Он заодно с тенями, – резко ответил Кёнвальд. – Это невозможно, но факт. И… кажется, я встречал его прежде. Вот только где…

Тина выключила плиту, оставив мексиканскую смесь и бифштексы доходить на горячей сковородке, и села. Ноги не держали. Столкнуться с тенями-крысами было страшно. С безликими – ещё и мерзко. Но мысль о том, что врагом может оказаться древний чародей фейри, по силам равный Кёнвальду, уже не пугала – парализовала.

Один – два. Подавляющий перевес у врагов.

«Следующий ход?..»

Глава 13

В омуте

Всё это было похоже на дурной сон, в котором смотришь со дна глубокого чёрного озера вверх – и не видишь даже проблеска света.

…Только бесконечная зыбкая тьма, только холод; неизмеримая толща воды сдавливает, не даёт шевельнуться даже мысли. Единственное слабое напоминание о жизни – резь в лёгких, сквозь которые прорастают ржаво-бурые водоросли с узкими листьями…

– Вот. Пригуби, Тина Мэйнард. – Кёнвальд вложил ей в руку кривоватый стакан из обожжённой глины. – Не слушай, как шепчет отчаяние, – это голоса теней.

Она с натугой, словно веки были залиты воском, моргнула, затем провела кончиком пальца по кромке стакана, считывая по неровностям историю – тот же шрифт Брайля, но не для всех, а лишь для двух человек на земле. И онемевшие губы дрогнули в улыбке:

– Откуда ты их достал? Это же мама делала.

– Выскочили из кладовки, когда я призвал хоть какую-то подходящую посуду, – пожал плечами Кёнвальд, взгромождаясь, как на насест, на спинку стула. – Ты впервые упоминаешь о своих родителях.

– А чего о них говорить? – Тина вздохнула, то ли грея, то ли баюкая в ладонях глазированные глиняные бока. – Если ты рассчитываешь на трагическую историю, то вынуждена тебя разочаровать. Развод, у каждого новая счастливая жизнь в чудесном новом доме, всё с чистого листа. Мама в Америке, отец… – Она запнулась, вспоминая, какой штамп стоял на последней рождественской открытке. – Отец, кажется, в Корнуолле. А стаканы… Мама какое-то время увлекалась гончарным делом, потом бросила, правда – она всё бросала рано или поздно. Но мне очень нравилось смотреть, как её руки касаются глины.

Тина осеклась. У Кёнвальда сделалось такое потерянное, беспомощное лицо – заломленные брови, опущенные уголки губ и глаза, сияющие, как мертвецкие синие огни на дне колодца… Она отвернулась.

– Ужин готов, я разложу по тарелкам.

– Ты сказала – «всё бросала рано или поздно».

«Как на пробежке – вдох, выдох, главное – не сбиваться с ритма».

– Бифштексы остынут, – возразила она непререкаемым тоном, выставляя полные тарелки на стол. – Сам же говорил, что нельзя пить вино на голодный желудок… Эй, а почему несовершеннолетним тоже наливают? – спохватилась Тина, заметив стакан в руках Уиллоу.

Кённа пальцем подманил бутылку, отхлебнул прямо из горлышка – и усмехнулся:

– Вин фейри глупые человеческие запреты не касаются. И учениц колдуна – тоже. О, кстати, о несовершеннолетних! Надо и мальчишку угостить, ему не помешает.

Сказал – и исчез.

– Его уносит с одного глотка, – доверительным тоном поделилась Уиллоу, перегибаясь через стол. – Меня – нет, так что не переживай. И попробуй уже наконец, а? Это правда не вино.

Тина с подозрением заглянула в стакан. Жидкость была тёмно-синей и густой, как ликёр; в глубине мерцали редкие искры, как звёзды в вечернем небе.

– А что же тогда?

– Сумерки. Лето. Безмятежность… – Уиллоу вздохнула и сделала глоток. Зажмурилась. – Шоколад из ежевики. Горячее мороженое. Костёр из реки… М-м, неужели я опять высплюсь? Наконец-то…

Палец слегка прилипал к поверхности напитка, точно к желе. На ощупь оно пружинило; аромат от потревоженного вина становился сильнее – сухие травы, ягоды, трудноуловимые запахи древнего-древнего леса, цветов без названия, высокого холма, дыма, всё одновременно и гармонично. Чувствуя себя котом-параноиком, Тина сперва принюхалась к капле, затем осторожно слизнула – и не почувствовала ничего особенного. Действительно, не холодное и не горячее, вроде бы сладкое, тягучее, обволакивающее нёбо. Осмелев, она пригубила вино – и застыла.

…Уиллоу сказала – ежевичный шоколад.

А Тина вспомнила, как валялась, ещё маленькая, в саду за домом и ела малину из большой миски. Брала ягоду, смотрела на просвет, на яркое солнце, и фантазировала, как лучи, проходя насквозь, обретают малиновый вкус. И – ловила их языком. А дед смеялся, когда она рассказывала ему про малиновое солнце, и предлагал совершенно серьёзно разливать его по банкам. А ещё черничное, яблочное, грушевое – чего добру-то пропадать? Зимой зато какое счастье будет!

И они правда запасли одну такую банку; она стояла в кладовке, тщательно укутанная алой бархатной бабушкиной накидкой, и, как уверял дед, по ночам легонько светилась и благоухала малиной…

Тина не грезила наяву, просто вспоминала; но щёки отчего-то сделались мокрыми, а тело – лёгким.

– Равновесие, – удивлённо