Забери меня отсюда - Софья Валерьевна Ролдугина

Та на удивление даже не обиделась на обращение. Она наконец отлипла от перил и спустилась на берег, на ходу шаря по карманам.

– Вот, – протянула Уиллоу линялую тряпку. – Бандана.

– Ну, так много мне не понадобится, – улыбнулся Кён плутовски. – Придётся подпортить твой трофей.

Кёнвальд взвесил бандану на ладони, разглядел на просвет, обнюхал даже. Затем отставил руку, не глядя, точно наощупь что-то разыскивая… и отломил лунный луч с тем особенным хрустким звуком, с которым трескается лёд. Обломок сиял холодно, потусторонне, как призрачный кинжал.

Тина отчётливо вздрогнула.

А Кённа словно и не заметил реакции. С тем же сосредоточенным выражением лица отпорол от банданы узкую полоску ткани, небрежно отбросил лезвие – оно на лету рассеялось искрами над рекой, а вниз по течению поплыло зыбкое отражение луны – и приказал вскользь:

– Воды набери. Или это ты забыла тоже?

Уиллоу раздражённо дёрнула плечом, чертыхнулась, а потом, зло печатая шаг, спустилась к самой кромке берега. Села, сложила руки лодочкой – и зачерпнула воды. Но не в пригоршню, а словно бы в невидимую чашу; часть реки, пленённая, продолжала перетекать, пенясь на незримых крошечных порогах, и закручиваться в самое себя.

– Что? – угрюмо спросила девчонка.

Тина поймала себя на том, что пялится на неё, и вымученно улыбнулась:

– Не знала, что ты умеешь такое.

– О, она очень способная ученица, – елейным голосом произнёс Кёнвальд, вклиниваясь. – Только вздорная, мстительная и вспыльчивая. И ещё она сама не знает, чего хочет.

– Чтоб ты сдох, – буркнула Уиллоу, на вытянутой руке протягивая ему «чашу».

– К сожалению, не вариант, – откликнулся он – и очень-очень осторожно опустил обрезок ткани в воду. – Ну-ка… Под большим камнем течёт река, кипит река. Один подойдёт – отопьёт, другой – лицо сполоснёт, третий – прочь пойдёт, да всё ж ноги омочит. Так и отрок, именем Маркос, приходил, у реки воды просил; вот у меня есть твоё, а у тебя – моё, давай меняться?

Тина так и застыла, прижимая мокрую кроссовку к груди. Кёнвальд не говорил ничего особенного – нескладная, нелепая присказка, без ритма и без рифмы. Но один образ возникал из другого, словно расходились по поверхности концентрические круги – слова порождали эхо, и на них что-то… откликалось?

– Есть, – нахмурился он. Полоска ткани закружилась по поверхности воды и прибилась к краю невидимой «чаши». Нитки тянулись ко дну. – Радуйтесь, ваш мальчишка жив. Но у него большие проблемы. Смотрите.

Кён провёл вдоль поверхности пальцем, и у Тины вырвался вздох: то, что она сначала приняла за нитки, было тонкими-тонкими жгутиками крови.

– Маркос ранен?

– Нет, – хрипло ответила Уиллоу. Глаза у неё сделались чёрные-чёрные и блестящие, как полированный обсидиан. – Просто в опасности. Был бы ранен – вода стала бы красной. А умирал бы…

– Вода бы убывала, – тихо закончил Кёнвальд. И ласково погладил девчонку по волосам. – Вот, а говорила, что не помнишь. Пойдём за твоим мальчишкой, Ива. Я спрямлю дорогу.

Это всё больше напоминало ночной кошмар.

Они передвигались странной процессией, по цепочке. Первой шла Уиллоу, прижимая невидимую чашу к груди; обрезок ткани прибился к краю, подобно стрелке компаса указывая направление. Затем следовал Кёнвальд, отставая всего на полшага, и то бормотал что-то вроде «тише-тише, придержи ливень, красавица», то аккуратно направлял Уиллоу, придерживая за талию или плечо. Грозовые тучи бурлили в небе, опускаясь ниже, ниже, – и уже почти нанизывались на флюгеры; если запрокинуть голову, можно было различить, как беснуется ветер, расшвыривая туманные клочья, как закипают молнии – и рассеиваются, не порождая грома. Небо напряглось, готовое обрушиться шквалом… и застыло.

Но самое необъяснимое творилось в самом городе.

Ривер-Флойд, набережные, мосты и улицы – Тина знала Лоундейл как свои пять пальцев, исходила его вдоль и поперёк, но теперь чувствовала себя заблудившейся туристкой. Не было никогда извилистой, поросшей тимьяном тропы через парк, упирающейся в стоянку за бургерной «Ямми». Не было хода между табачной лавкой и книжным магазином на Пекарской улице – стены там смыкались так плотно, что и ребёнок бы не просунул кулака между ними. Не было бузинного куста, скрывающего позаброшенную бетонную дорогу за недостроенным кинотеатром…

Но именно там и пролегал их путь – по местам, сокрытым от взгляда непосвящённого.

Голова начинала кружиться.

– Тропы фейри, – скосил взгляд Кёнвальд. – Даже смешно – фейри ушли, а их дороги остались. Не страшно, Тина Мэйнард?

Она сердито мотнула головой – и вдруг уловила что-то в прищуре синих глаз, в линии неосознанно сжатых губ, какое-то болезненное выражение. И спросила резковато:

– А тебе?

Кён уставился себе под ноги и ускорил шаг, поторапливая и Уиллоу.

– Нет. Страшно было после войны – выныриваешь на поверхность, а вокруг никого, гарь одна. Теперь, пожалуй, грустно – кто-то вернулся, но не все, не все… Стоп.

Он остановился так резко, что Тина врезалась в него – да так и застыла, рефлекторно обнимая. Уиллоу остановилась тоже, и вода текла сквозь её пальцы, точно невидимая чаша распадалась на части. В груди похолодело.

– Маркос же не… – начала Тина, и Кёнвальд жёстко оборвал её:

– Нет. Наша боевая пигалица просто концентрацию потеряла. Но указатель больше и не понадобится – смотри.

Повинуясь движению кисти, огонёк спорхнул с его плеча и полетел вдоль улицы, выхватывая из темноты низкие оградки, почтовые ящики, клумбы, припаркованные автомобили… Под фонарём лежало что-то, издали похожее на манекен в деловом костюме – руки вывернуты, ноги чуть ли не узлом завязаны. Тина потянулась вперёд, вглядываясь, и поняла, что никакой это не манекен, а человек без лица.

По булыжной мостовой кувыркался щегольской цилиндр, гонимый ветром. Уиллоу наклонилась за ним – и схлопотала несильный шлепок по руке.

– Назад, – нахмурился Кёнвальд. – Это тебе ещё не по силам.

«Нападение взбесившейся шляпы?» – хотела съязвить Тина, но онемела: до неё дошло с запозданием, что никакого ветра и в помине не было, а цилиндр катился сам по себе, и не куда-то, а прямо к ним, неторопливо, жадно, с омерзительной грацией жирной гадюки. Уиллоу тоже побледнела и отступила, стискивая в кулаке мокрый обрезок банданы.

Цилиндр встал на тулью, основанием кверху, и замер – а потом начал медленно-медленно вытягиваться, подобно чудовищной живой трубе.

– Какая отъевшаяся тень, – усмехнулся Кёнвальд. Он стоял немного впереди, одной рукой то ли заслоняя, то ли удерживая Тину