И золотое имя Таня… - Александр Владимирович Быков

В тот день, в порыве отчаяния, он был близок к суициду. Зачем жить, если нет любимой, никому, даже родному отцу, по существу, он не нужен. Учиться в техникуме не хочется, морем сыт по самое горло. И вдруг Николай вспомнил рассказ о Есенине, услышанный им на вокзале в Кировске, о том, как поэт-хулиган Серега прожигал свою жизнь в Москве. «Вот и я в Москве, и стихи пишу, и хулиган еще какой». Есенин жил весело, а стихи писал грустные. Рубцов вспомнил, как его потрясли прочитанные кем-то во хмелю строки из «Москвы кабацкой». Сейчас, конечно, не те времена, хотя… живут же люди. И есть поэты известные. Может, и он, Николай Рубцов, будет знаменитым поэтом? А что, ведь когда грустно и пусто на душе, появляются откуда-то строчки, изнутри, из самого сердца, и некоторые строки не хуже, чем у Есенина. Николай задумался, и через какое-то время в голове у него появились стихи:

Да, умру я, и что ж такого?

Хоть сейчас из нагана в лоб.

Может быть, гробовщик толковый

Смастерит мне хороший гроб…

Да на что мне хороший гроб-то?

Зарывайте меня хоть как!

Жалкий след мой будет затоптан

Башмаками других бродяг…

«Ах, зачем мне ее ревновать, ах, зачем же мне жить такому?» – вспомнил Николай есенинские строки. Они очень подходили к состоянию рубцовской души. Строки собственного сочинения были, по его мнению, действительно не хуже есенинских. Николай тогда еще не знал, что в поэзии подражательство считается худшим из зол. Потом он запишет этот стихотворный этюд на бумагу и, ни секунды не колеблясь, поставит дату «1954 г., Ташкент».

* * *

Телефонный звонок застал Татьяну Ивановну дома. Звонил научный руководитель. Сразу же спросил, знает ли она новости? «Какие?» – «Умерла Нинель Старичкова». Кому-то это имя ни о чем не скажет, но тем, кто знает и любит творчество Рубцова, станет понятно: ушел из жизни один из главных свидетелей жизни поэта. Они тесно общались более пяти лет. Бездомный Рубцов часто ночевал в квартире Старичковых, без конца брал у них деньги взаймы. Были и какие-то отношения между Нелей и Николаем в середине 60-х годов. Но главное то, что сквозь годы неопределенности, встреч, расставаний, обид, справедливых, но прощеных, она оставалась для Николая Рубцова всегда верным другом и заступником. В середине 90-х Нинель Александровна напишет книгу «Наедине с Рубцовым». Над мемуарами посмеивались, отказались печатать отрывки в областной газете. Но книжка все же вышла, сначала тиражом в 100 экземпляров, потом, в переиздании, – немного больше. И вот Старичкова умерла. Хоронили ее посторонние люди. Известный краевед, депутат и коллекционер оплатил расходы по погребению. Поминки устроили в Союзе писателей-краеведов, больше негде: дома вечно пьяный муж Коля, другие родственники озабоченности об усопшей не проявили. Она хотела вступить в этот новый Союз, созданный для объединения творческих личностей, не разделяющих политику наследников советского еще «Союза писателей России», написала заявление, но не дожила до собрания ровно 9 дней. Приняли, конечно, посмертно, и помянули достойного человека. На похоронах Старичковой не было никого из Союза писателей России, где в свое время состоял Рубцов. Знали все, но не нашлось времени… А ведь Нинель Александровна была им человеком не чужим, участвовала в литературных семинарах еще при жизни Рубцова, потом выпустила две книжки стихов. Но даже не это, а только тот факт, что она пятилетку поддерживала мятежную душу великого поэта, знамя Вологодской писательской организации, должен был заставить нынешних деятелей Союза прийти и проститься с ней, сказать запоздалые слова благодарности. Увы, у них нашлись дела поважнее…

Татьяна Ивановна уже знала про смерть Старичковой – позвонила знакомая, сообщила. «Нинель Александровна еще будет оценена будущими поколениями и как биограф поэта, и как хороший и искренний друг, – заявил научный руководитель. – Будет оценена и человеческая подлость».

Потом разговор у них, разумеется, переключился на общие темы:

– Вы знаете, Татьяна Ивановна, мне очень сдается, что Рубцов тогда в августе 1954 года в Ташкенте не был.

– Как же так, а автограф на стихотворении?

– Ну, бумага и не такое стерпит, а где еще факты?

– Есть факты, – Татьяна Ивановна пошла к столу, достала из папки вырезку, – вот большая статья московского писателя о ташкентской эпопее Николая Рубцова.

– Ах вы об этом? – голос научного руководителя изменился, стал уничижающе мягким. – Так это же фальшивка, подлог.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Татьяна Ивановна. – Писал уважаемый человек, московский писатель.

– И тем не менее в этой статье все факты о Рубцове выдуманы от начала до конца. Не верите – расскажу. Автор не сам общался с Рубцовым, а ссылается на рассказ некоего узбекского писателя Сайяра Файзулаева. Тот будто бы видел летом 1954 года в доме у пьянчужки дяди Кости русского мальчишку, которого сердобольный алкоголик подобрал на вокзале. Звали мальчика Коля Рубцов. Сайяр общается с ним в течение нескольких недель июня – июля, в конце июля они грузят дыни на базаре Чор-су, а в середине августа Коля, разжившись деньгами у пьяницы дяди Кости, уезжает домой. Кстати, эту историю уже растиражировали газеты и Интернет-издания, ее же, ни на секунду не задумавшись, включила в новое издание своей книги и самая известная московская пропагандистка и собиратель историй о поэте. А задуматься бы следовало! В июне 1954 года Николай еще в Кировске, в начале июля в Тотьме, встречается на выпускном вечере с Таней Агафоновой.

– Да, все так, – согласилась Татьяна Ивановна.

– Всему этому есть свидетели, и факт, что называется, установлен. Потом, – научный руководитель перевел дух, – потом он едет в Космово и начало августа проводит там. Через неделю он провожает вас до Москвы. На календаре 12 августа. Денег у него нет; даже если добираться до Ташкента обычным поездом, уйдет минимум 4–5 дней. Кстати, с билетами в восточном направлении всегда было трудно, это тоже могло задержать. Но билет Рубцову купить не на что! Остается один путь: на перекладных, без места, в тамбурах, на крышах вагонов или в «собачьих ящиках», короче, как беспризорник. Принимая во внимание детдомовское прошлое, он мог пуститься на такой шаг. Но речь не могла идти ни о какой плацкарте, как пишет москвич, – там