Донна Тартт - Маленький друг

Дэнни и сам наркоту потреблял будь здоров, но он-то в полном порядке, он скоро завяжет, просто время еще пока не подошло. Зато от наркотиков у него было столько энергии, что он весь трейлер вычистил. Раздевшись до джинсов, обливаясь потом, он вымыл окна, полы и стены, повыбрасывал вонючие кофейные жестянки с прогорклым маслом и свиным жиром, которые Гам рассовала по всей кухне, отдраил ванную, до блеска натер линолеум, отбелил все трусы и майки. (Бабка так и не освоила стиральную машинку, которую ей купил Фариш, и белые вещи стирала вместе с цветными, так что они становились серыми.)

Уборка подняла Дэнни настроение – все у него под контролем. В трейлере все было опрятненько, тип-топ, прямо как в корабельной каюте. Даже Фариш отметил, до чего у них стало чисто. Впрочем, Фаришевы “проекты” (наполовину разобранные механизмы, разломанные газонокосилки, карбюраторы и настольные лампы) Дэнни трогать не трогал – рядом с ними только все прибрал, и без ненужного хлама сразу получше стало. Мусор он вывозил на свалку два раза в день. Пожарит Дэнни Кертису яичницу с беконом или разогреет ему суп с макарошками-буковками и потом сразу посуду помоет и вытрет, не копит их в раковине. Он даже приспособился тарелки в шкафчик убирать так, чтоб они там места много не занимали.

По ночам они болтали с Фаришем. Вот чем еще спиды хороши – в сутках становится сорок восемь часов. Есть время и поработать, и поговорить, и подумать.

А подумать им было о чем. После нападений на миссию и на Гам Фариш ни о чем другом и думать не мог. Раньше, до того как он себе голову повредил, Фариш умел ловко решать проблемы определенного толка – бытовые, технические задачки. Вот и теперь в нем будто проснулась прежняя цепкость, сметливость, пока они с Дэнни оглядывали заброшенную эстакаду – место преступления: разрисованный ящик из-под динамита, в котором сидела кобра, игрушечную красную тележку и цепочки детских следов, которые разбегались туда-сюда по цементной пыли.

– Если это она устроила, – сказал Фариш, – то засранке не жить. Он молча, уперев руки в бедра, разглядывал следы в пыли.

– Ты о чем думаешь? – спросил его Дэнни.

– Думаю, как ребенок сумел притащить сюда тяжелый ящик.

– На тележке.

– Из миссии да по лестнице? Нет, вряд ли, – Фариш покусал нижнюю губу. – Да и потом, если это она змею украла, зачем к нам потом стучаться, чтоб мы ее запомнили?

Дэнни пожал плечами:

– Детишки, – он закурил, пустил дым через нос, защелкнул зажигалку. – Они ж тупые.

– Тупой такое не провернул бы. Тут надо и время подгадать, и не зассать.

– Может, повезло просто.

– Как знать, – сказал Фариш.

Он скрестил руки на груди – в этой своей форменной одежде выглядел он очень по-военному – и вдруг как-то так глянул на Дэнни, что Дэнни напрягся.

– Ты-то Гам зла не желаешь, а? – спросил он.

Дэнни заморгал.

– Нет! – у него от ужаса чуть язык не отнялся. – Господи Иисусе!

– Она старая.

– Да знаю я, – Дэнни с заметным раздражением откинул челку с глаз.

– Я все думаю, кто еще мог знать, что тогда она за рулем будет, а не ты?

– И что? – спросил Дэнни, растерянно помолчав. Солнце отражалось от раскаленного асфальта, било прямо ему в глаза, и он уже плохо понимал, что происходит. – Какая разница? Она сказала, не хочу мол, лезть в грузовик, только и всего. Я говорил тебе. Да ты сам ее спроси.

– Или мне.

– Чего?

– Или мне, – повторил Фариш. Он запыхтел – частые мокротные выдохи. – Мне ты зла не желаешь, ведь правда?

– Нет, – ответил Дэнни, выдержав долгую напряженную паузу, стараясь говорить как можно безразличнее.

Он, конечно, побоялся сказать: “Да пошел ты в жопу!”, хоть и очень хотелось. Под наркотой он не меньше Фариша вкалывал, и в лаборатории работал, и на побегушках у Фариша был – черт, да еще возить его всюду приходилось, а Фариш что, платил ему половину, как равному? Хрен там, он ему вообще не платил, так, подкинет иногда десятку или двадцатку. Оно, конечно, правда – одно время так жить было в сто раз круче, чем таскаться на постоянную работу. Он столько времени разбазарил, пока торчал в бильярдной, возил туда-сюда Фариша, слушал музыку, зажигал ночами – отрыв, веселуха, наркоты выше крыши. Но с каждым разом рассветы становились все тошнее, все гаже, а в последнее время от них и вовсе делалось жутко. Устал он от этой жизни, и торчать он устал тоже, и если б Фариш заплатил Дэнни все, что он ему должен, почему б тогда и не уехать куда-нибудь, где его никто не знает (в этом городишке с фамилией Рэтлифф делать нечего), не устроиться для разнообразия на нормальную работу? Но нет. С чего бы Фаришу платить Дэнни? Его-то бесплатный раб полностью устраивает.

Фариш резко сказал:

– Отыщи девчонку. Это твоя задача номер один. Я хочу, чтоб ты ее нашел, чтоб вытряс из нее все, что она знает. Как угодно, хоть шею ей сверни, мне насрать.

– Конечно, она ведь уже была в колониальном Вильямсбурге[32], какое ей дело, посмотрю я его или нет, – Аделаида, надувшись, отвернулась к окну.

Эди сжала губы, сделала глубокий вдох. Она уже притомилась от езды, потому что пришлось везти Гарриет в лагерь, потому что Либби два раза возвращалась, чтобы проверить, все ли она дома выключила, потому что Аделаида в последний момент решила захватить какое-то платье и им пришлось ждать в машине, пока она его выгладит, потому что Тэт вспомнила, что забыла часы в ванной на раковине, когда они полгорода проехали, потому что из-за этакой неорганизованности, которая и святого в гроб вгонит, они отправились в путь часа на два позже, чем следовало бы, а теперь они еще из города выехать не успели, и нате вам – Аделаида требует, чтобы они заехали в другой штат.

– Ой, мы столько всего посмотрим, что нам будет не до Вирджинии, – сказала свеженькая, нарумяненная Тэт, от которой пахло лавандовым мылом, “АкваНетом”[33] и туалетной водой Souvenez-vous?[34] – она рылась в своей крошечной желтой сумочке, искала ингалятор от астмы. – Хотя, жаль, конечно… Мы ведь все равно будем проезжать мимо.

Аделаида принялась обмахиваться журналом “Проселки Миссисипи”, который она захватила почитать в дорогу.

– Если тебе там душно, – сказала Эди, – может, опустишь окно хоть немного?

– Не хочу, чтобы волосы растрепались. Я их только что уложила.

– Слушай, – Тэт потянулась к окну, – если его открыть на во-от такую щелочку…

– Не надо! Перестань! Это ручка двери!

– Нет, Аделаида, вот ручка двери. А эта открывает окно.

– Не надо ничего. Мне и так хорошо.

Эди сказала:

– Я бы на твоем месте, Адди, не о волосах бы переживала. Вам там скоро станет очень жарко.

– Все остальные окна и так открыты, – холодно отозвалась Аделаида. – Меня и без того с места сдувает.

Тэт рассмеялась:

– Ну уж нет, свое окно я не закрою!

– Ну а я, – поджав губы, ответила Аделаида, – не открою мое. Либби, которая сидела впереди, рядом с Эди, вдруг как-то сонно, капризно фыркнула, будто ей никак не удавалось устроиться поудобнее. От нее пахло ненавязчивым пудровым одеколончиком, но у Эди уже закладывало нос – все дело в жаре и в сгущавшихся на заднем сиденье могучих облаках восточного “Шалимара” и Souvenez-vous?.

Вдруг Тэт взвизгнула:

– Где моя сумочка?

– Что? Что? – заговорили все разом.

– Сумку найти не могу!

– Эди, нужно вернуться! – сказала Либби. – Она сумку дома забыла.

– Не забыла я ее. Я ее только что в руках держала!

Эди сказала:

– Не могу я развернуться посреди улицы.

– Где же она? Только что была здесь! Я.

– Ох, Тэтти! – захохотала Аделаида. – Вот же она! Ты на ней сидишь!

– Что там? Нашла? – запереживала Либби, оглядываясь. – Нашла сумочку, Тэт?

– Да, вот она.

– Ох, ну слава богу. Плохо было бы, если б ты потеряла сумочку. Что бы ты тогда делала?

Аделаида вдруг заявила, будто объявление по радио делала:

– Что-то мне это напоминает те безумные выходные, когда мы на День независимости поехали в Натчез. Никогда их не забуду.

– И я тоже, – сказала Эди.

Дело было в пятидесятые, Аделаида тогда еще курила – она так увлеченно болтала, что подожгла пепельницу, как раз когда Эди ехала по автостраде.

– Господи, как же мы тогда долго ехали, как же было жарко.

Эди ядовито заметила:

– Да уж, моей руке было очень жарко.

У Эди, когда она пыталась одновременно вести машину и тушить пожар, к руке прилип раскаленный кусок расплавленного целлофана – обертка от сигарет Аделаиды (от Адди не было никакой помощи, она только визжала и вертелась на переднем сиденье). Ожог был серьезный, у Эди потом остался шрам, а от боли и страха она чуть с дороги не съехала.

Она тогда проехала две сотни миль по августовской жаре, засунув руку в картонный стаканчик со льдом, слезы у нее катились градом, а ей еще всю дорогу пришлось выслушивать нытье и жалобы Аделаиды.