У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
— Что же, вы так и собираетесь всю жизнь работать по чужим подсказкам? — зло спросил Федор Семенович; он уже почувствовал, что с этим Бескуровым церемониться нечего.
— Иногда это бывает полезно. Итак, я вас слушаю.
— Да, придется послушать! — вскочил со стула Федор Семенович. — За два месяца вы, конечно, не сделали здесь погоды, но отличиться сумели. Райкому известно все о тех безобразиях, которые вы тут натворили. Мне остается выяснить лишь немногое.
— Что вы имеете в виду? — спросил Бескуров.
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Не разыгрывайте из себя простачка, товарищ Бескуров. Я говорю с вами как с коммунистам по поручению первого секретаря райкома товарища Комарова. К нему поступила на вас жалоба, и я убедился, что в ней изложены только факты, возможно, даже не все…
— А, жалоба, — равнодушно сказал Бескуров. — Это интересно.
— Это очень печально, товарищ Бескуров, во всяком случае для вас, — внушительно проговорил Лысов. — Скажите, на основании какого Устава и каких законов вы отдали восемьдесят гектаров колхозного сенокоса Северному лесопункту?
— На основании здравого смысла, товарищ Лысов. Эти отдаленные лесные и частично заболоченные участки не выкашивались много лет и пропадали зря. Нынче мы получили с них сотни центнеров сена. Какое же тут преступление? Притом, это сделано по решению правления.
— Многие члены правления были против, но вы их не стали слушать. А гектары вам понадобились для сводки, чтобы вылезти в передовики. Такова подоплека этой незаконной сделки с лесопунктом, товарищ председатель.
В голосе Федора Семеновича слышалось нескрываемое торжество, смешанное с презрением, но Бескуров отнюдь не выглядел виноватым и уничтоженным.
— Мне нужно было сено, чтобы кормить скот, а не гектары. Ваше утверждение — это досужая выдумка. А сено мы будем иметь, — упрямо сказал Антон, чувствуя, однако, что ему становится все труднее сдерживать себя.
— Что ты инвалида войны гнал на работу, угрожал ему и другим урезать приусадебные участки — это тоже выдумка?
— Я не угрожал, а предупредил всех, кто не работает в колхозе, что, кроме прав, у них есть и обязанности. Об этом записано в Уставе артели. О каком инвалиде идет речь? Не о Саватееве ли? Вы говорили с ним?
— Да, и не только с ним.
— Тогда понятно, — усмехнулся Бескуров. — Интересно, показывал он вам документ об инвалидности?
— Конечно. Неужели вы думали, что я поверил бы на слово?
— Документ фальшивый, дата на нем подделана. Вас ввели в заблуждение, товарищ Лысов. Впрочем, я нисколько не удивляюсь — этот Саватеев способен на все. Он здоров не хуже нас с вами, но шкурник закоренелый. И главное, на него смотрят другие. Его жена и дочь выходят на работу, когда вздумается, остальное время заготовляют грибы и ягоды. Как прикажете поступить с этой семьей?
— Это дело правления. Как бы там ни было, угрозы — не метод руководства. Вы совершенно забыли о воспитательной работе с людьми.
— Равных людей надо воспитывать по-разному. Шаблона тут быть не может.
— Как раз вы и следуете этой прописной истине. Одним угрожаете, других без причин одергиваете, третьих спаиваете. Довольно разнообразные у вас приемы, ничего не скажешь.
— Все это ерунда, выдуманная каким-то злопыхателем, — раздраженно сказал Бескуров. — Я считаю, что райком, рекомендовавший меня сюда, обязан не только критиковать и поправлять меня, как коммуниста, но и защищать от явной клеветы и извращения фактов. А вы как будто рады, что на меня поступила вздорная жалоба. Это не по-партийному…
— Вон как! — зловеще процедил сквозь зубы Федор Семенович. — Вы еще осмеливаетесь учить райком, как ему следует поступать? Ну, знаете, это уж слишком! Будьте уверены, на бюро мы дадим достойную оценку вашему поведению. Отрицать очевидные факты, всячески выкручиваться и…
— Вот что, Федор Семенович, — холодно перебил Бескуров, — давайте лучше кончать. Вы хотите, чтобы я признал факты? Пожалуйста, вот они. Да, я настаивал на том, чтобы отдать лесопункту заброшенные участки сенокоса и получить сено, да, я предупреждал злостного лодыря и нарушителя Устава Саватеева, что он будет лишен привилегий и прав колхозника, если не станет честно работать в колхозе. Все это было. Был и такой случай, когда я угостил ребят рюмкой водки, потому что они работали ночью под дождем, устали и продрогли по дороге.
— А потом выдали им самовольно сотню рублей? — напомнил Лысов.
— Да, выдал и считаю, что они их честно заработали.
— А как обстоит дело с бригадиром третьей бригады?
— Прохоровым? Его придется снимать.
— Вот, вот! — подхватил Лысов, уже ничему не удивляясь. — На каком основании?
— Оснований более чем достаточно. Сегодня я обнаружил скирду хлеба, которую Прохоров попросту пытался скрыть. Поставки хлеба сдерживает сознательно и не первый год. Бригаду превратил в свою вотчину, общественным добром распоряжается, как бог на душу положит. Весной разбазарили полсотни поросят, но в книгах нашей бухгалтерии об этом ни слова. Часть молока с фермы исчезает неизвестно куда. До сих пор все как-то сходило с рук, хотя Звонков, оказывается, знал о некоторых махинациях Прохорова…
— Если бы знал, он принял бы меры, будьте спокойны. Нечего впутывать в эти дела других. Дай бог расхлебаться с тем, что вы сами успели натворить. Ведь вы рассказали не все. Последний вопрос: почему вы, товарищ Бескуров, до сих пор не перевезли и, кажется, не собираетесь перевозить сюда жену?
— Жену? — Бескуров посмотрел прямо в лицо Лысову и докончил: — Об этом я с вами не буду говорить, Федор Семенович.
— Можешь не говорить, я и без того все знаю. Что ж, на этом, пожалуй, кончим. Остальное выяснится завтра на партийном собрании. Будьте добры, пошлите кого-нибудь за Сухоруковым.
XXIV
Над деревней тихо, незаметно опускался вечер. Солнце село за дальним леском, но еще долго его лучи просвечивали и золотили верхушки елей, неподвижно устремленных ввысь. На противоположной стороне неба дыбом вставали темно-серые, светлые по краям, облака. От них тянуло холодком, и приятная свежесть постепенно наполняла еще недавно знойный воздух. В проулке разноголосо мычали коровы — стадо возвращалось домой. У пожарного сарая ребятишки гонялись друг за другом, вздымая босыми ногами истрошенную в пыль землю. У колодца стояли и разговаривали две женщины, а рядом, наклонив морды к обомшелой, наполненной ледяной водой
