У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский

конечно, во многом они правы, — заговорил он, когда она кончила. — Я считаю, что животноводство — наиболее трудная и сложная отрасль, и за нее надо браться всерьез и по-настоящему. Очень хорошо, что вы приехали, Клавдия Васильевна, без специалиста нам было бы в десять раз труднее. Ладно, что можно, мы сделаем для доярок немедленно. Я скажу Звонкову, чтоб он обеспечил их одеждой и инвентарем. Авансировать их будем аккуратно, можете им это обещать. Ферму обязательно механизируем к осени. Приедут ребята с литейно-механического, с ними я договорился. Надо нам найти на фермы подменных доярок, чтобы люди имели возможность пользоваться выходным днем. Нельзя же так — изо дня в день, из года в год, без выходных. А насчет стойлово-лагерного содержания — с этим придется, я думаю, подождать. Просто не успеем мы это дело организовать, лето-то на исходе. А на будущий год — обязательно. На дневную дойку выделим лошадь, чтоб доярки не ходили пешком. Травы для подкормки поблизости мало, это верно, поэтому не жалейте, косите горохо-овсяную смесь, пока она не огрубела, не потеряла вкуса для коров. А то здешний народ удивляется: как же можно горох скармливать скоту! Ведь это же горох, не трава… Им его жалко, а того не понимают, что сейчас горох — это молоко, много молока. В будущем году этим горохом и клевером мы засеем в три раза больше земли, чем нынче. Я так считаю, что если мы ничего не пожалеем для коров, то и они для нас тоже не пожалеют молока. — Бескуров улыбнулся, улыбнулась и Клава. Она слушала его с восторгом — столько силы и уверенности было в его словах. Он как бы открывал перед ней дверь в будущее, за которое она должна была бороться, и ей казалось теперь, что она знает, как бороться. А если в чем и ошибется — Бескуров поможет ей.

— Но главное — конечно, люди, — сказал Бескуров, прямо, но как-то ненавязчиво, доброжелательно смотря ей в глаза. — Все зависит от них, одни мы ничего не сделаем. Воодушевить их, зажечь стремлением идти вперед — вот наша задача. А люди здесь в большинстве хорошие, с ними можно горы свернуть. Разная там накипь, примазавшаяся к нашему великому делу — не в счет, хотя она всегда нам мешала и будет еще мешать. Взять хотя бы… впрочем, я не то хотел сказать… Есть и просто люди с отсталыми взглядами, заблуждающиеся или ошибающиеся — этих мы должны поставить на правильный путь и поставим. Сама жизнь поставит… Ну, — опять улыбнулся он, — я тут вроде агитирую вас, а это совсем уж лишнее. Скажите, познакомились вы со своей хозяйкой, а?

— Да, познакомилась. И знаете, она мне понравилась. Очень, по-моему, добрая женщина.

— Ну, коготки она не всякому кажет. А вы для нее — выгодный постоялец, зачем же ей обижать вас?

— Какая же от меня выгода? — рассмеялась Клава. — В общем, я пока довольна, а там видно будет. А вы у кого живете, Антон Иванович?

— У Белоглазовой, — невнятно ответил он. — Но это временно, придется подыскать что-нибудь другое, Так вы куда сейчас?

— Схожу еще на свинарник, очень уж там грязно. — Клава встала, жалея почему-то в душе, что разговор кончился так внезапно. — Вы слышали, Антон Иванович, что в марте и апреле здесь продали за бесценок около двухсот поросят двухнедельного возраста? А ведь летом мы бы их легко продержали и выручили бы в двадцать раз больше. А кроме того, имели бы разовых свиноматок.

— Да, слыхал об этом. Разбазарили поголовье, а оправдание такое: дескать, наличные деньги и никаких хлопот. Хлопот, действительно, нет, но и мяса тоже нет. Деньги, наверно, были, да в колхозную кассу попали крохи. Коноплев в то время уже болел, ну, Звонков, видать, и разворачивался.

— Да, обидно, — начала Клава, но поскольку Бескуров встал, собираясь уходить, ей ничего не оставалось, как попрощаться и выйти из конторы…

XVI

Прошло несколько дней. Для Клавы это были беспокойные дни. С утра она шла на ту или иную ферму, следила за дойкой, постепенно изучала стадо, беседовала с людьми, работала рядом с ними, днем вместе с председателем ревизионной комиссии, кладовщиком и Костей Проскуряковым заново обмеривала на лугах стога сена, составляла соответствующие акты. Как и предполагал Бескуров, точный обмер выявил большую разницу между фактическим наличием сена и сводками. Подвел «верный глаз» и Якова Игнатьевича Прохорова: у него оказалось сена чуть не в полтора раза больше, чем числилось в книгах у Давидонова. По этому поводу у Кости с бригадиром произошел такой разговор:

— Это вы чем же руководствовались, Яков Игнатьевич, когда этак-то обмеряли стога?

— Справочником, чем же? — огрызнулся Прохоров. — Сельхозгизом издан, могу показать.

— Да нет, я не о том спрашиваю, — спокойно продолжал Костя. — Куда лишнее-то сено должно было пойти?

— Как куда? Ты дурачком-то не прикидывайся и воду не мути, молод еще. По-твоему, цифрами скот можно накормить? Туда бы и пошло, куда ему богом предназначено — в кормушки коровам, лошадям да овцам.

— Это, конечно, так, — не без ехидства проговорил Костя, — только неизвестно, в чьем хлеву эти кормушки находятся.

Яков Игнатьевич смерил Костю презрительным взглядом и с достоинством удалился. Костя посмотрел ему в спину, усмехнулся.

— Не хочет даже разговаривать… Ох, и хитрющий мужик. Заметили, Клавдия Васильевна, колхозники его побаиваются, а почему? Захочет — озолотит, не захочет — по миру пустит. Кержаки, живут в лесу наотдальке, сват да брат кругом, ну, и молчат. Яков-то Игнатьевич до укрупнения колхозом в Ельниках верховодил, да он и сейчас хозяином себя чувствует. Учетчика себе завел, а люди говорят: никакой он не учетчик, а самый настоящий бухгалтер. Так сказать, двойной учет с Давидоновым. Что — колхозу, что — себе или на сторону…

— Зря ты это, Костя, — сказал председатель ревизионной комиссии. — Фактов-то у тебя нет, чего же наговариваешь на человека?

— Потому и фактов нет, что тонко все делается. Слухи-то идут, а зря народ говорить не станет. Вот вы бы взяли да проверили, тогда и факты бы появились.

— Думаешь, не проверяли? Однако ничего такого не обнаружилось…

— Значит, плохо проверяли, — упрямо сказал Костя.

Председатель махнул рукой…

Клаву это не особенно интересовало, ее мысли были заняты другим. Хотя некоторые перемены к лучшему на центральной ферме всем бросались в глаза, Клава понимала, что сделано еще очень мало. Отношение к ней доярок по-прежнему оставалось неопределенно-выжидательным: поегозит, мол, новый зоотехник на первых порах, а потом привыкнет и успокоится. Установленный ею распорядок соблюдался туго, с пререканиями, но утешало то, что Анна Михайловна и Аня Сушкова открыто поддерживали Клаву и при