У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
Снова наступило неловкое молчание. Звонков не поднимал глаз, как будто дело его не касалось, Прохоров сосредоточенно глядел в потолок, словно обнаружив там что-то интересное. Клава поняла, что остальные смотрят на этих двух, но вдруг Сухоруков брякнул по столешнице единственным своим кулаком, яростно сказал:
— Какого черта! Дело ясное! Заключай, Бескуров, договор и баста.
— Известно, волков бояться — в лес не ходить, — поддержал Овчинников. — Время уходит, а мы тут толчем воду в ступе.
Бескуров перевел взгляд на Звонкова и Прохорова, но те только плечами пожали: дескать, вы решили, вы и отвечайте, а мы тут не при чем. Бескуров понял это, гневно сверкнул глазами:
— Ладно, отвечать буду я… Афанасий Петрович, — обратился он к бухгалтеру Давидонову, — сколько у нас на сегодняшний день застоговано сена?
Тот, бережно поправив галстук под вельветовой курткой, не спеша порылся в бумагах, с озабоченным видом пощелкал на счетах и отчеканил:
— Сто тридцать две с половиной тонны, или тысяча триста двадцать пять центнеров.
— Это по данным бригадиров?
— Само собой, по их данным, — несколько удивленный вопросом сказал Давидонов.
— Так вот, товарищи, это липовые данные, — объявил Бескуров, обращаясь ко всем. — Стога и скирды у нас обмеряются на глазок, как кому бог на душу положит. Почему в прошлом году у вас получился просчет в кормовом балансе? Да потому, что на бумаге было одно, на деле — совсем другое. Начисление сена на трудодни производилось тоже по этим вот данным. Понятно, если они преувеличены — понесет убыток колхоз, а если преуменьшены — в обиде останутся колхозники. Пора с этим кончать. Предлагаю создать авторитетную комиссию под руководством зоотехника и произвести точный обмер всех стогов и скирд. Тогда и в расходовании сена в зимний период не будет ошибок. Есть возражения?
— Лишняя работа, — сказал негромко Прохоров. — У меня глаз верный, да и другие не новички.
— А вот мы проверим. Кто еще хочет высказаться?
— Что там говорить, прогорали мы на этом деле. Я за комиссию, — поднял руку Иван Иванович Сухоруков. Возражений больше не было.
— О поощрении работников полеводства в первые десять дней уборки мы уже, кажется, договорились. Давайте не менять собственных решений: полагающийся на трудодни хлеб выдавать сполна и в срок, — еще раз напомнил Бескуров, и Клава заключила, что, видимо, и по этому вопросу правленцы жарко поспорили. — Это поможет нам быстро и без потерь убрать зерновые. Теперь насчет всякого рода рваческих элементов… — Бескуров вышел из-за стола и тут только заметил Клаву; она, заинтересованная тем, что тут происходило, смотрела на него во все глаза, боясь пропустить хоть слово. Бескуров чуть кивнул ей, улыбнулся, словно хотел сказать: «Это хорошо, что вы здесь», — и продолжал: — Партия и правительство предоставили нам право самим планировать производство, вносить изменения в Устав сельхозартели. Ну, что касается производства, то тут нам еще думать и думать надо, а вот Устав вы разработали и приняли хороший. Одно плохо: забыло правление о нашем Уставе, а лодыри этим пользуются. Есть, к примеру, в Уставе такое положение: урезывать приусадебные участки у тех членов колхоза, которые злостно и беспричинно на вырабатывают минимума трудодней. Правильное это положение? Безусловно. Нельзя терпеть, чтобы лодырь наравне с честным работником пользовался всеми правами члена колхоза, жил на его земле и не нес никаких обязанностей. Было ли хоть раз применено это положение к одному из наших «шабашников» и тунеядцев? Я что-то об этом не слыхал. Выходит, мы сами потворствуем тунеядству и стяжательству и, значит, расхолаживаем честных тружеников. Они показывают пальцем в того же Петра Саватеева и говорят: вот он не работает в колхозе, а живет лучше меня. Конечно, трудодень у нас пока не очень-то грузен, но если все будут трудиться честно, тогда мы даже базарнику докажем, что единственно верным источником благополучия является колхоз, общественно полезный труд. А это время не за горами…
— Дай-то бог!
— Саватееву докажешь, жди…
— А ведь верно, про Устав-то мы забыли, елки-палки…
Бескуров выждал тишину, сказал:
— Отныне Устав всегда будет лежать у меня на столе, пока наизусть не выучу. А к бригадирам у меня такая просьба: предупредить об этом кого следует, чтоб в случае чего не отговаривались, будто они не знали. Понятно?
— Это-то понятно! — удовлетворенно хохотнул Овчинников. — Давно бы так. Ты вот что еще, Антон Иванович, скажи. Как будет с тем сеном, которое иные пристегай-колхозники самовольно нахапали?
— А ты не знаешь как? — спросил Бескуров. — Создай комиссию, выяви это сено и оприходуй, ясно?
— Ну, это я с моим удовольствием обтяпаю, — тотчас сказал Матвей Сидорович. — Я-то наперечет этих хапуг знаю.
— Гляди, Сидорович, как бы тебе самому бороду не обтяпали, — полусерьезно, полунасмешливо вставил Прохоров.
Кое-кто рассмеялся, а Овчинников сердито повернулся к Прохорову, с застарелой неприязнью сказал:
— Ты-то, конечно, по сеновалам не пойдешь, потому как у тебя там кругом дружки да родственники. А пошарить у них надо бы, ох, надо…
— Длинный у тебя язык, Матвей, а послушать нечего, — холодно проговорил старик Прохоров и встал. Клава заметила, что у него такие же длинные руки, ноги, как и шея, а туловище плоское, короткое. Мысленно она сравнила его с осьминогом, хотя и сознавала, что сравнение это грубое и не совсем удачное. Но ничего другого в голову не пришло. Прохоров, подняв маленькую горбоносую голову, с достоинством вышел в сени. Вслед ему Овчинников язвительно процедил:
— Не понравилось, видать. Сказать-то нечего, вот и поперся…
Вскоре стали расходиться и остальные. Клава видела, как Звонков вытащил из портфеля какую-то бумажку и вполголоса заговорил с Бескуровым. Тот морщился, недоверчиво вскидывал на завхоза серые, заметно усталые глаза, а потом подписал бумажку, и Звонков сразу точно испарился. Клава подошла к столу.
— Ну, как дела? Где были, что видели? Рассказывайте, — оживленно заговорил Бескуров, и все его лицо, энергично-моложавое, резковато, но не грубо очерченное, с чуть приметной ямочкой на подбородке, как-то неуловимо прояснилось и показалось Клаве простым, добрым и веселым. Прядка русых волос упала на высокий, с небольшими залысинами, лоб, Бескуров ладонью отбросил ее назад, положил руки на стол и приготовился слушать. Взгляды их встретились, и Клава не сразу отвела глаза и даже не почувствовала никакого смущения, хотя вообще-то легко смущалась.
Она негромко стала рассказывать о своих впечатлениях, об Анне Михайловне и Дусе, передала претензии доярок, высказала и собственные соображения. Бескуров слушал внимательно, временами то удивленно, то задумчиво произносил: «Вон как!.. Ну, ну, понятно…» — и не спускал с Клавы глаз даже тогда, когда доставал папиросу и закуривал.
— Да,
