У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский
— Мимоходом, а тут дождь захватил, — сказала Клава и сама удивилась той непринужденности, с какой прозвучал ее ответ. Ее сразу заинтересовал этот худощавый, веселый, загорелый до черноты парень, и она ждала — о чем еще спросит он.
— Вы, случайно, не комсомолка? — деловито осведомился Костя.
— Да.
— Я так и думал, — обрадованно сказал он. — На учет встанете у меня. Вы не у Хватовых остановились?
— У них. Но хозяйки я еще не видела.
— Ничего, увидите, — многозначительно сказал Костя, выглянул из-за стога и весело объявил: — Ну, все пронесло. И что это за мода такая: как косить — так обязательно дождь. Всю обедню портит. — И противореча самому себе, тут же продолжал: — А благодать какая! Нектар, а не воздух. Ни пылинки тебе, ни жары… Чего теперь делать будешь, Матвей Сидорович? Сено-то теперь к вечеру только подсохнет.
— Силосовать бы надо, пока время есть, — сказал Овчинников. — Да где людей взять? И телег всего две, не на чем горох-то подвозить.
— Эх, довели хозяйство! — возмущенно заметил Костя и искоса посмотрел на Клаву. — Старый-то наш председатель, Коноплев, мхом оброс, ну, так оно и велось… Вызовут его, бывало, на исполком, ругают за непорядки, советуют как лучше, а он приедет домой, разопьет со Звонковым пол-литра и думает: «Исполкомов этих я уж сто прошел, а что от них пользы? Ну, поругали, так что из того? На то они и поставлены, чтоб нашего брата шпиговать, так ведь меня от этого не убыло и не прибыло. Хотят, чтоб я колхоз поднимал, а того не знают, каков здешний народ. С таким народом много не сделаешь…» А Звонков, понятно, поддакивает, потому что, по-моему, он рад был, когда Коноплева ругали. Я сам слыхал, как Звонков мужикам обещал: Коноплева, дескать, снимут, а тогда я покажу, как надо хозяйствовать… Он, конечно, хозяйствовать умеет, — Костя саркастически скривил губы, — недаром теще новый дом строить собирается. А для колхоза пока ничего такого не сделал, кроме похвальбы. Ну, да теперь Бескуров возьмет их в руки, мужик серьезный. И главное, он в народ верит, не то что Звонков: я да я…
— Ты к чему это? — недовольно и удивленно спросил Матвей Сидорович. — Ишь ты, разошелся! Собрание тут, что ли?
— А к тому, что у тебя телег нет, — отпарировал Костя.
— Много ты понимаешь! — пыхнул цигаркой бригадир. — Сидел бы уж. Все о колхозном богатстве мечтаешь, а у самого, небось, нового пиджака к свадьбе нет.
— Пиджак тут не при чем, — вспыхнул Костя. — Видите, какая у него точка зрения? Лишь бы у него пиджак был, а до общества ему дела нет.
— Это ты верно, Константин, — вступил в спор Прокопыч; до сих пор он, казалось, дремал, смежив старческие, с синими прожилками, веки, а сейчас приподнялся на локте, и все увидели, как напружились вены на его сухой, тонкой, шее. — Худо еще мы об общем хозяйстве думаем. Да ведь как раньше было? Видишь непорядок, а сказать не моги, потому как у Коноплева и Звонкова — чины, портфель под рукой, а у тебя их сроду не водилось. Ну и отбили у народа охоту за общее дело болеть. Дай-то бог, чтобы Антон Иванович таким не проявился.
— Он не такой, дед, — уверенно сказал Костя.
Матвея Сидоровича злил этот разговор. Конечно, Костя и Прокопыч правы, но он-то, Овчинников, в чем виноват? Не он ли отдавал все силы колхозу? Правда, крепкой веры в то, что удастся поднять хозяйство, не было, а теперь и вера есть, и сил словно бы прибавилось. Чего же они старое вспоминают? Вперед надо смотреть да дело получше исполнять — вот что требуется, а не попусту слова разные говорить. Это и он мог бы, а что проку? И Матвей Сидорович, чтобы прервать никчемный, по его мнению, спор, сказал хмуро:
— Ну, бабы, пошли, дождик-то, кажись, весь вышел.
Он протянул большую огрубевшую ладонь, ловя последние капли уходившей на север тучи, и зашагал по мокрой траве, оставляя за собой широкий дымчатый след.
Еще минута, и солнце, словно вырвавшись из плена, снова залило ярким светом обмытый, посвежевший луг, отразившись в мириадах капель, дрожавших на каждой травинке. При каждом шаге капли так и выбрызгивали из-под ног и, неуловимо сверкнув, тотчас гасли, как мыльные пузыри. Давно уже Клаве не приходилось видеть и переживать нечто подобное, и она радовалась всему, что открывалось сейчас перед ней. Люди тоже показались ей посвежевшими, хотя на самом деле они выходили из-под стога неохотно и не очень торопились брать грабли. Только Катя хотела было снять с натруженных ног ботинки и пробежаться по мокрой траве, рассеивая брызги, но вдруг раздумала и почему-то неприязненно посмотрела на Клавины коричневые туфли на толстой пористой подошве.
— Вы куда теперь? — спросил Костя у Клавы. — А то пойдемте, я вас на косилке прокачу.
— Нет, мне теперь надо до стада добраться. Далеко это?
— С версту будет. Во-он, там за кустарником.
— Ага, найду.
Костя в задумчивости постоял на месте, наблюдая за удаляющейся от него девушкой, почесал затылок и, пробормотав: «М-да, дивчина, кажись, ничего…», — повернул в противоположную сторону.
XIII
Лена нарочно колесила по лугу, а затем по полям, чтобы выйти на берег Согры к определенному сроку. Срок этот она определяла не по часам, а по солнцу и почти никогда не ошибалась. Да и мудрено было просчитаться: тропка вдоль Согры вилась на много километров, и Лена знала, что другого пути у Володи не было. Причем встречала она его всегда в разных местах и всякий раз делала вид, будто встретила нечаянно. Володя тоже в первое время удивлялся, но вскоре ему все стало ясно. И он также привык к этой заветной тропке и, бывало, ходил по ней и тогда, когда ему было явно не по пути. А если случалось так, что Лены не было, Володя всю смену работал в мрачном настроении и нетерпеливо ждал, когда она явится замерять вспаханный им участок. Но он умело скрывал свою досаду, и Лена, видя его равнодушие, уходила обиженная, кляня в душе и город, и то, что связывало Володю с ним…
После сильного, но короткого дождя, наполнившего воздух испарениями, духота, казалось, еще более сгустилась. Лена медленно брела по мокрой тропинке босиком, перекинув через плечо связанные шнурками стоптанные туфли. Однако скоро солнце высушило влагу; Лена почувствовала, что ей становится невмоготу от жары. «И чего я иду туда, ведь все равно придется
