Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

неузнаваем. То он усомнился в том, что нужно выполнять план государственных заготовок, то, поддавшись уговорам матери, с головой ушел в заботы о личном хозяйстве. А тут еще давняя любовь… Подумать только, налетел, как ураган, сообщил, что Харьяс жива, и на жеребце самого Чалдуна умчался в Вутлан. Наивный человек, поверил, что Чалдун проникся к нему искренней добротой!

И Прагусь ведет себя не разумнее. Бегает за девушками, хвалится, что женится только на самой красивой. Не расстается с невесть откуда взявшейся двуствольной берданкой. Мечтает о личной кузнице, хотя к чему бы она ему?

Вот во что выливается многовековая человеческая мечта о свободе и материальной независимости!

К вечеру, когда солнце было только на два локтя выше вершин присурских лесов, в одном из переулков собралась толпа. В центре ее был Пухвир. Тоном доброжелателя и соучастника он сообщил:

— Кончилась советская власть. Не знаю, как в далекой Москве, а у нас во всех волостях смещают Советы, убивают большевиков и всех советских горлопанов. В Акулеве ранен председатель Чувашского ревкома и убит один из военных комиссаров. В Кошелеве растерзали учительницу за то, что она сочувствовала новой власти. Так что самое время и нам начинать…

Сказав это, Пухвир исчез неизвестно куда. А по деревне со скоростью ветра понеслись слухи: страшная кара ждет всех, поддерживающих советскую власть…

На улицу высыпал народ, как во время пожара. Мужчины собирались группами, шумно обсуждая создавшееся положение. Женщины также шушукались, передавая друг другу чудовищные вести. Тилек, как обычно пьяный, бродил от двора к двору, довольно бормоча:

— Клин клином вышибают. Не наша деревня создает погоду, а погода заставляет ее кутаться в солому. Нужно делать то, что делают другие. Красный солдат Кируш уже сбежал, Прагусь тоже куда-то подался, будем зевать и другие разбегутся…

За ближайшим углом кто-то громко возмущался:

— Кто вывез наш хлеб? Кто угнал наш скот? Кто мучил нас на лесоразработках? Активисты — Ягур Ятманов, Чигитов… Связать их, посадить в кутузку и судить народным судом!

Через несколько минут эти слова повторялись всюду, где собиралось пять-десять человек. Люди, напуганные подстрекательствами, тянулись друг к другу. Вот образовалась огромная толпа, она беспорядочно и бестолково пошумела, тронулась с места и черной тучей поплыла по улице, в сторону дома Ятманова. Когда толпа приблизилась к воротам, Ягур, накинув на плечи шинель, вышел на крыльцо.

— Что случилось, товарищи? — спросил он.

— Нет теперь товарищей! Хватит дурачить нас посулами да обещаниями. Устали мы от неразберихи! Покоя хотим, спокойной жизни! А такие, как ты, только баламутят народ. Становись на колени, поклонись на восток, хоть раз, перед смертью, помяни имя божье!

— Товарищи, тише, успокойтесь, выслушайте меня…

Но толпа хлынула в ворота, окружила Ягура. Кто-то ударил его по голове шестом, кто-то пнул ногой…

Ятманов метнулся в темный проем сенной двери, захлопнул ее.

— Ломать дверь! Разнести избу в щепы! — раздался голос из толпы.

— Скорее подай револьвер, в сундуке он, — сказал Ягур испуганной жене. А сам из последних сил держал за скобу дверь, не надеясь на прочность задвижки.

Дверь выломали, Ягура выволокли из сеней и начали бить чем попало.

Он свалился на землю, обливаясь кровью, но все еще выкрикивал какие-то слова.

— На плетневой кол его! Размозжить ему башку! — кричали одни.

— В кутузку его, народным судом судить! — предлагали другие.

Более разумные урезонивали:

— Нельзя так, братцы. Не пришлось бы держать ответ за самосуд!

— Убить его надо и разнести дом, чтобы и следов от него не осталось!

Со звоном посыпались оконные стекла, заскрипели серые доски ветхих сеней…

И вдруг раздался ружейный выстрел. Толпа дрогнула, заволновалась. С берданкой в руке, поднятой над головой, сквозь толпу к Ягуру пробирался Прагусь. Увидев его, окровавленного, едва живого, он грозно закричал:

— Что вы наделали! Ятманова должны судить те, кто взял власть!

— Да ты-то кто такой? Гусь какой нашелся! Сам-то путался с советской властью не меньше чем с девками, — послышались голоса.

— Многие из вас тоже поддерживали советскую власть, пока верили в нее, — храбро заявил Прагусь. — Но вера вся вышла. И вот я приехал за Ятмановым по приказанию атамана Курганова.

— Зачем это он понадобился Курганову? Крутишь ты что-то!

— Дураки вы! Допросить нужно Ягура, выведать у него все советские секреты. Живо помогите мне уложить его на Чалдунова мерина. Вон он стоит. Если же сомневаетесь, пусть два человека едут со мной, — твердо и смело сказал Прагусь.

Толпа расступилась, когда Эльмуков и двое мужиков подняли окровавленного Ягура и перенесли его на розвальни. Прикрыв Ятманова солдатской шинелью, затоптанной и порванной, Прагусь натянул одной рукой вожжи, другой поднял над головой берданку и погнал лошадь.

Толпа у избы Ятманова начала быстро редеть. Одни торопились домой, другие — на мельницу. Ведь там, по словам Прагуся, заседала новая власть.

За деревней, в поле, Эльмуков неожиданно остановил лошадь и грубо сказал мужикам, сидевшим на задке саней:

— А ну, дурачье, слазьте побыстрее, да отправляйтесь домой, живо! Не то разнесу ваши глупые головы прикладом!

Мужики соскочили на обочину дороги, по колени утонув в снегу, испуганно попятились.

Прагусь хлестнул вожжами коня и погнал его по дороге, ведущей в черноземные степи Татарии.

7

За ранней скудной весной, не напоившей землю благодатной влагой, наступило лето, зловеще-ясное, знойное.

В сухом горячем воздухе стояло зыбкое марево и плавали сизые потоки удушливого дыма страшных лесных пожарищ. Солнце, огромное, низкое, раскаленное, казалось, с какой-то осмысленной яростью иссушало, испепеляло землю.

«Не клянитесь его именем», — поучали старики, собираясь в полдень толпами у околиц, чтобы обсудить, как и чем умилостивить разгневанное светило.

Повсеместно начались языческие жертвоприношения.

В некоторых деревнях впрягали в плуги незамужних женщин и заставляли их пахать безжизненные поля. Были случаи, когда в языческих процессиях принимали участие и попы, очевидно, изверившиеся в силе, власти и доброте православных богов.

По Сибирскому тракту, исторической дороге кандальников, тянулись бесконечные обозы на восток…

Шефство над Чувашией взял на себя московский пролетариат. Но какой бы большой ни была помощь, она не могла исчерпать всей нужды, переживаемой народом.

На станции Канаш было шумно и многолюдно. Безродной сиротой бродила здесь Харьяс Харитонова — в левой руке небольшой мешок с вещами, на правой — двухлетний ребенок. Вот уже трое суток она не могла отсюда уехать, настолько были переполнены проходящие поезда.

Все рвались подальше от родины, на восток, туда, где, по слухам, жилось сытно и привольно.

Харьяс, не выпуская из рук драгоценной ноши, с великим трудом пробралась сквозь толпу еще к одному окошечку привокзального здания. Человек в синей