Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Но она уже так устала, так беспокоилась за измученного сына, что больше ждать не могла.

Перекусить устроилась на штабелях дров. Отрезала кусочек хлеба, испеченного из ржаной муки пополам с молотыми желудями. Хлеб был грязно-бурого цвета, твердый и горьковатый. Она торопливо глотала его, запивая сырой водой из бутылки. Для ребенка приберегла кусочек чувашского сыра-чигита.

Здесь же решила и переночевать. Сергуша закутала в свое пальто, под голову ему подложила узелок. Сама же как-нибудь…

Мимо проходили односельчане. Они, оказывается, тоже маялись на вокзале несколько суток.

Устроившись на ночлег рядом, они поведали Харьяс все новости о родной деревне: во-первых, как и повсюду, — страшный голод. Люди ели траву, поверив россказням, что под Эль-ту съедобная глина, разрыли гору. Смешивая ее с истолченной соломой, стали печь из нее хлеб. Многие от такой еды умерли, — ее сестренка Праски, жившая у дальних родственников, Марфа Чигитова, отец Прагуся. Долго болел Кируш. Харьяс очень жалела, что ей не пришлось увидеться с Кирушем, когда он приезжал в Вутлан. В это время она была в городе на краткосрочных курсах по работе с молодежью на селе.

Узнала Харьяс и о подробностях кулацкого восстания в Элькасах. Крупные события, как и высокие горы, лучше рассматриваются, вернее, оцениваются с расстояния…

Теперь всем понятно, что спровоцировали людей на бунт Чалдун и Пухвир, хотя сами они вроде бы непосредственно в нем не участвовали. Пухвир своевременно взбаламутил мужиков, а Чалдун предусмотрительно услал из деревни авторитетных людей. Весь гнев ослепленных крестьян направили на беззащитного Ятманова.

Чалдун действовал наверняка: если бунт удастся, будет уничтожен самый опасный для них человек. Если дело сорвется, Чалдун вне подозрений — он был так добр к Кирушу, заботился о школе, и его не видели на улице во время бунта.

Расчеты кулака оправдались: красноармейский отряд, вскоре прибывший из Казани, арестовал некоторых участников восстания, его не тронули. Вскоре вернулся домой Ятманов. Теперь он, Кируш и Прагусь заправляют в деревне делами.

Если, конечно, не сбежали от голода.

Харьяс с глубокой болью в сердце выслушала эти новости. Умерла Праски — младшая сестренка, она, только она, связывала Харьяс с родной деревней. И вот больше нет и ее. Харьяс все собиралась забрать девочку к себе, да откладывала, надеялась, что скоро станет жить хоть чуть лучше и уж тогда… И вот новое горе…

Харьяс всплакнула и нежно посмотрела на сына — теперь единственно близкое и родное ей существо в мире.

Сергуш, словно поняв мать, ласково и беззаботно улыбнулся.

На душе стало чуть светлей. У нее была цель в жизни — воспитание этого крошечного беззащитного человека.

Харьяс показалось, что она уже не просто взрослая, самостоятельная женщина, умудренная опытом трудной жизни, а древняя старуха, у которой все — и светлая юность, и близкие люди, и человеческие радости, — в далеком-далеком прошлом. Только Сергуш, сынок, связывал ее с жизнью.

Он был как бы живым олицетворением ее трагической судьбы. Она верила, что только он, рожденный от насильника в трудные дни, поймет всю тяжесть пережитых ею потрясений.

Грустные думы о своем будущем и сына усугублялись еще и нервной обстановкой, царившей в таборе беженцев. Когда трогались поезда, одни громко рыдали, прощаясь с родной землей, другие бранились, посылая проклятия судьбе, богам, людям — всем, кого они считали виновниками навалившихся на них бедствий, кто, по их мнению, оторвал их от родного очага.

Всюду ходили исхудалые, полуживые люди. Они слезно выпрашивали кусочек хлеба у таких же голодных соотечественников. Здесь же бродили потерявшие родителей или просто брошенные на произвол судьбы дети. Некоторые из них были испуганными, заплаканными, другие же выглядели отрешенными от всего на свете.

Харитонова насмотрелась здесь на такое, что в другое время ей показалось бы невероятным. Она страстно хотела вырваться из этого ада.

Вновь попыталась пробить себе дорогу сквозь густую и шумную толпу к окошку, где продавались билеты на поезд. Но из этого опять ничего не вышло: не хватило сил, а тут еще руки заняты мешком и Сергушем. Харьяс сумела продвинуться вперед всего на два-три шага. Внезапно толпа отхлынула, оглашая воздух криками, ругательствами и взаимными попреками. Харьяс вместе с плачущим Сергушем оказалась выброшенной из людского водоворота.

Отдышавшись, она подошла к бревну, что лежало на краю железнодорожного полотна, села рядом с двумя чувашками и стала успокаивать сына.

— Ах, какой ребеночек у тебя хороший!.. Тебе, поди, легче живется: с маленькими детьми все же иногда подают. А нас вот только гонят отовсюду, — сказала одна из женщин, завистливо поглядывая на Сергуша.

Где-то вдали послышались гудки паровоза, потом над крышами зданий показались клубы черного дыма. Люди заволновались, забегали, как на пожаре. Харьяс укутала Сергуша и тоже направилась к станционному зданию, перед которым только что остановились два встречных состава. Она со страхом смотрела на толпу, суетившуюся около прибывшего из Москвы поезда. И тут заметила среди чужих и незнакомых людей военного с красной повязкой на рукаве. Он был очень похож на того человека, который год назад увез дочь учителя, Маню, в Казань. Харьяс забыла его фамилию, но хорошо запомнила внешность. Да, это, несомненно, был он, брат Ануш. Харьяс стала пробираться вперед, туда, где стоял молодой человек с красной повязкой. Но он поздоровался за руку с вышедшими из вагона тремя мужчинами и маленькой, просто одетой женщиной, и вместе с ними пошел к станционному зданию. Харьяс тоже поспешила туда. Военный и его спутники остановились на платформе. Их тотчас тесным кольцом окружила толпа.

Брат Ануш, призывая людей к тишине, снял с руки красную повязку, помахал ею и начал что-то говорить по-чувашски.

Харьяс не сразу поняла, что он открывает митинг по случаю прибытия в республику первого поезда с продуктами из пролетарской Москвы, который сопровождали делегатка из столицы и представители чехословацких рабочих.

Харитонова рассеянно слушала оратора. Она думала лишь о том, как бы ей побыстрее пробраться к этому человеку и поговорить с ним. Он, конечно же, ей поможет.

Между тем толпа перед станционным зданием быстро увеличилась, отовсюду бежали мужчины, женщины, дети. Все хотели услышать, что им скажет военный, и взглянуть на представителей из Москвы и из-за границы.

Харьяс не только не могла продвинуться вперед, а наоборот, все отступала назад. Она боялась, как бы толпа не смяла ее с Сергушем. Когда брат Ануш закончил свою речь, выступили иностранные делегаты, а затем женщина-москвичка. Она сказала, что столичный пролетариат не допустит, чтобы дети рабочих и крестьян гибли от голода. С завтрашнего дня начнется эвакуация