Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Да я так, мимоходом… поговорим здесь. Видишь ли, школе нужны дрова. Доставить их нужно с беличьей делянки. Я пожертвовал. Но в мои годы в лес не поедешь…

— Хочешь, чтобы я съездил? Но время-то какое… Страшно из дома выходить, не то что в лес отправляться…

— Ну, гляди сам… Не даром же предлагаю… Да и дети мерзнут. Не больно чужие, наши же, деревенские, понимать и сочувствовать нужно… Тем более что скоро нам придется налаживать совместное хозяйство…

— Как совместное? — удивился Прагусь. — Ты хозяин, я работник…

— Ну, ну раскукарекался петухом… Не слыхал разве о кооперациях, артелях, коммунах?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Прагусь. — Ягненок и волчица в одной карде! Нет, не бывать этому.

— Ну, я пойду. Благое намерение привело меня к тебе, но раз ты так… — Чалдун направился к калитке, еще более ссутулясь.

— Погоди, хозяин, погоди. Так и быть, съезжу за дровами. Не годится учеников держать в холоде. Только предупрежу отца, да прихвачу берданку. Соскучился по лесу, — постреляю…

— Иди ко мне, запрягай коня и поезжай. А я загляну к Чигитову, потолковать с ним нужно…

— Одного, хозяин, не понимаю. Снова поговаривают о перевороте, тебе бы радоваться нужно, а ты вдруг с заботами о школе… Что-то не похоже это на тебя!

— Ты, Прагусь, не скаль зубы зря. Человек я добрый, никакая власть мне не помеха. Об одном молюсь денно и нощно, чтобы меня не трогали, — тихо проговорил Чалдун, проходя через калитку.

У лачуги Чигитовых Чалдун остановился, опершись о посох, точь-в-точь усталый богомолец, идущий на поклон к Михаилу-угоднику. Скользнув оценивающим взглядом по обветшалому домику, прошел во двор. Марфа выбежала навстречу гостю, приветливо улыбаясь:

— Первый раз в жизни заглянул к нам. Идем, идем в избу. Кируш дома, работает. — И прошла вперед, открывая перед Чалдуном двери.

Ненавидела Марфа этого человека, но кто знает, чья сила возьмет верх. Лучше уж пока прикинуться ласковой и доброй. Неимущему человеку всю жизнь приходится хитрить да увертываться.

— А, хозяин! Давненько не встречались, — проговорил Кируш, бросая лапотную колодку на кутник. И заходил по комнате, шурша навешанным на пояс лыком. — Садись, дядя Чалдун, вон лавка. Вот лапти задумал сплести. Скучная работа, не зря покойный отец не выносил ее. Он говорил: лучше в десяти ведрах днища обновить, в десяти рукомойниках-кумганах дыры запаять, чем сплести пару лаптей. — Кируш расстегнул пояс, снял лыко и бросил его на скамью.

Чалдун опустился на стул, съежился под вопросительно-удивленными взглядами Чигитовых, заговорил тихо, солидно:

— Да, трудная ваша жизнь. Отец погиб на войне, сам настрадался — не пожелаешь лютому врагу. Раны-то, поди, еще не зажили, чай, ноют, покою не дают?

— А я-то что? Ну, был ранен, теперь выздоровел… — Кируш продолжал ходить по лачуге взад и вперед. Марфа же слушала и молчала, как и положено женщине, когда говорят мужчины.

— Жизнь пора начинать устраивать. Человек живет только раз, пишут в книгах. Значит, надо стараться жить хорошо. Вот и вам скотинкой пора бы обзавестись, землицы бы засеять побольше…

— Война кончилась, теперь постепенно все уладится. Много ли нам надо.

— Возьми корову…

— Не знаю… Пожалуй, лучше купить…

— Скромность, конечно, украшает мужчину. Но что зазорного в моем предложении? Я ведь не без выгоды предлагаю — половину приплода мне. Люди вы работящие, скромные, не то что Пухвир, — неблагодарный человек. Чего я только для него ни делал, и все пошло прахом.

— Пухвир ведь ваш управляющий, правая рука…

— Какая там рука! Было да сплыло. Я и прежде на порог бы его не пускал, да старость — не радость… Глазами бы все сделал, а рукам не под силу. Тут с самим сатаной войдешь в сделку. Загубит Пухвир себя, ой, чует мое сердце — загубит. Мало того, что бандитствовал несколько лет, до сих пор не смирил свою гордыню.

— Ну, а теперь-то что он?

— Как что? Сегодня явился ко мне чуть свет — худой, затравленный, смотрит цепным псом. Дай, говорит, жеребчика, слетаю в Вутлан, привезу Харьяс.

— Как Харьяс? Разве она жива? Говорили ведь…

— Зря, значит, говорили… Возьму, говорит, Харьяс на аркан, привяжу к саням и приволоку домой, а то прикончу на месте…

— Он взял лошадь или пешком ушел? — всполошился Кируш.

— Я ему ответил: не получишь ты моего жеребчика, потому что из доверия у меня вышел. Да и дело задумал опасное, не хочу в него впутываться.

— А если бы я попросил коня? Очень мне нужно съездить в Вутлан, — загорелся Кируш. — Там живет мой сослуживец по Красной Армии. Да и Харьяс… как-никак соседка, вместе росли…

— Разве я тебе отказывал в чем? Разве не возил тебя, как родного сына, в Симбирск на ярмарку, когда ты работал у меня?

— Только тревожно что-то в народе, не случилось бы чего…

— Сам решай, — степенно отвечал Чалдун, направляясь к двери. — Народ, он глупый, натворить всего может… А тебе, конечно, забота — не даром же кровь на фронтах проливал. Ну, мне пора. Если надумаешь, приходи, — моя конюшня для тебя всегда открыта. Прощай, Марфа, желаю тебе поскорее обзавестись доброй да работящей невесткой, помощницей на старости лет.

Странная и нескладная беседа на этом кончилась, и Чалдун вышел со двора Чигитовых. Возвращаясь домой, он видел, как лихо промчался Прагусь, направляясь в сторону леса. Вскоре прибежал и Кируш. Он быстро запряг жеребчика в кошевку и, подергивая красивыми вожжами, в позументах и побрякушках, как заправский кучер, вылетел со двора. А Чалдун в это время стоял у окна и вслед ему хитро улыбался, пощипывая седую жиденькую бородку: наивные люди!

Ягур Ятманов сидел в своей избушке за столом, подперев кулаком крупную черноволосую голову. Его жена, настраивая прялку, злобным речитативом выговаривала:

— Предупреждала я тебя, не суй свою дурацкую башку, куда не следует. Не послушался. И чего же ты добился? Богачи тебя ненавидят, бедняки боятся, даже меня обходят за версту, не здороваются. Ой, пропадем мы с тобой, пропадем, Ягур, чует мое сердце… Вон в соседней деревне, говорят, расправились с такими активистами, как ты…

На безбородом монгольского типа лице Ягура — грустная задумчивость. Черные раскосые глаза прикрыты бледными веками; пусть жена не видит, какое отчаянье в них. Нет, Ятманов не отрекается от своих убеждений, не жалеет о том, что им сделано. Его беспокоит неустойчивость настроения людей. Конечно, обстановка тревожная, народ устал от смуты, бунтов и войн. Но нужно же понимать, что все это тем быстрее кончится, чем дружнее и сплоченнее станут они!

Взять хотя бы Кируша. Сознательный, передовой человек, бывший боец Красной Армии, едва не погиб на фронте, а вернулся в Элькасы, — стал