Дни убывающего света - Ойген Руге

Но она забыла разогреть духовку. Зажгла газ, поставила, используя всё ту же спичку, воду на огонь и немного обожгла пальцы, когда попыталась всё той же спичкой раскурить сигарету. Затем неспешно рассмотрела бутылку, которую нечаянно купила: там было написано single malt, о виски ни слова, или так мелко, что без очков не прочитать. Ну тогда хотя бы попробовать, какова эта ерунда на вкус в чистом виде. Как раз, когда она взялась за бутылку, на пороге появился Курт.

— Я только пробую, — оправдалась Ирина.

В доказательство она подняла бутылку, но так как часть уже ушла на начинку, не хватало много.

— Н-да, отлично, — ответил Курт, — тогда мне, пожалуй, придется забрать Шарлотту.

— Подожди, я поставлю гуся и поеду, — сказала Ирина.

Курт с возражающим жестом:

— Я закажу такси.

— Я ничего не пила, — повторила Ирина.

— Не сомневаюсь, — ответил Курт. — Я всё сейчас сделаю. Только одна просьба, Ирушка — перестань пить. Сегодня приедут дети…

— Я не пью!

— Отлично, — сказал Курт. — Вот и отлично!

И вышел из кухни.

Ирина налила в гусятницу горячей воды на два пальца, положила в нее гуся, поставила ее с закрытой крышкой в духовку и поставила таймер на полтора часа. Затем принялась ощипывать листья с краснокочанной капусты, взяла большой нож и мощным ударом разрубила кочан напополам. А затем взяла смесь из фруктового сока и виски — и выпила ее. Во-первых, это не настоящий алкоголь. Во-вторых, она злилась.

Она снова взялась за большой нож и начала резать краснокочанную капусту на тонкие ломтики… О да, она злилась. Не только потому что ей запрещали пить — вот еще! А из-за этой упрекающей, обиженной интонации… Как будто это невесть какой подвиг, забрать свою мать. А ее, Ирину, должна мучить совесть! Причем мать же — его! Почему считалось само собой разумеющимся, что в дом престарелых поедет она? Просто потому что Курт не водит машину? Если на то пошло, он вообще ничего не умеет…

Так оно и было.

Курта ничего не заботило, думала Ирина, нарезая краснокочанную капусту. Конечно, так и раньше было. Но в последнее время стало намного хуже. Конечно, она понимала, что он переживал из-за происходящего. Боролся против, как это называлось с недавних пор, «сворачивания» его института. Он всё время был в разъездах. Ездил в Берлин чаще, чем раньше, даже в Москве был еще раз, потому что к какому-то архиву вдруг открыли доступ. Всё время писал письма, статьи. Специально купил себе новую печатную машинку — электрическую! Четыреста марок! Курт, с которым нужно было воевать, чтобы он купил себе пару новых туфель, купил себе печатную машинку за четыреста западных марок, в то время как ее всё еще грызла совесть, когда она тратила ценные новые деньги на сливочное масло и булочки…

Хотя было совершенно неясно, какая пенсия теперь, после перевода на новую валюту, будет у Курта. Уже не говоря о ее пенсии. Неожиданно ей пришлось предоставить подтверждения о стаже работы из Славы — какая бюрократия! А она всегда думала, что ГДР — бюрократическое государство… Также она скорее всего не будет получать свою добавку к пенсии (ГДР назначило ей дополнительную пенсию как так называемому лицу, подвергшемуся преследованию нацистским режимом, вместо ее почетной пенсии, которую она получала в качестве ветерана войны в Советском Союзе): вряд ли можно предположить, что западнонемецкие инстанции поощрят ее за то, что она, будучи ефрейтором Красной Армии, сражалась против Германии… И если они еще и дом потеряют, то уж совсем туши свет. Даже если им позволят после «возвращения недвижимого имущества прежним владельцам» — еще одно из выражений, пришедших вместе с объединением — и дальше жить здесь, они вряд ли будут в состоянии постоянно оплачивать аренду. Ирония в том, что она сама увеличила практически вдвое, расширив чердак, пристроив комнату для Надежды Ивановны, площадь дома и тем самым повысила ожидаемую арендную плату.

Она плеснула в бокал еще один крохотный глоток. До тех пор, когда ей нужно будет отвезти Шарлотту в дом престарелых, алкоголь уже выветрится. Всего один! После этого, даю слово, поставлю бутылку в чуланчик. Но вот этот один глоток ей сейчас нужен — представление о том, что когда-то, скоро, сюда въедут посторонние люди, снедало ее. И еще хуже мысли о том, что те беззастенчиво заберут дом, была мысль о том, что новые хозяева снесут всё, так как это гэдээровское барахло для них недостаточно хорошо… Она уже видела свою кафельную плитку из кухни в куче обломков… О да, она хорошо помнила, как грузила эту плитку под проливным дождем на каком-то заднем дворе в свой прицеп. Она помнила хулиганское лицо завхоза, который «придержал» для нее смесители, предназначенные для кого-то контингента из районного управления… Она помнила всё, и она помнила, выпивая — точно, самый последний — глоток из бутылки, как Курт сказал ей две недели назад:

— Тогда подыщем себе практичную небольшую квартирку. Дом и так слишком велик для нас двоих!

Талая вода продолжала отмерять время на оцинкованных карнизах. Радио снова докладывало о распадающемся Советском Союзе, и, хотя Ирина слушала эту новость уже в — цатый раз, она замерла, с грюнколем в руках, у окна… Какое-то время она смотрела в размокший, местами укрытый остатками снега, сад и ей вдруг показалось невероятным — что это и правда она.

Когда-то однажды, в давние-давние времена… Что именно она ползла на животе по холодной вязкой земле, плача, ругаясь, со стертыми в кровь пальцами… И какой же тяжелый был раненный! И как всё дольше и дольше становился путь до своих линий… И как раз в тот момент, когда она думала, будет ли законно выпить крошечный маленький символический глоток за развал Советского Союза, снаружи раздался гудок машины.

Она быстро подошла к окну в прихожей, выглянула: Катрин открывала ворота, а Саша вышел из большого серебристо-серого автомобиля, рядом с которым ее «лада» смотрелась музейным экспонатом.

Ирина видела Катрин последний раз летом, и вспомнила, что ей уже тогда бросилось в глаза преображение: из всегда как-то громоздко выглядящей, с дешево уложенной прической женщины вдруг выглянуло нечто. То ли дело в западных тряпках (на