Алфавит от A до S - Навид Кермани
Что такое минуты счастья в профессии, которая выпала на мою долю (или которую я выбрала, я уже и не знаю)? Конечно, это письма, написанные от чистого сердца. Даже Сальвадор Эсприу бы согласился – ценно получать что-то столь личное и проникновенное, как сама книга. Я кое-что поняла за тот год, за который сначала мать, потом отец, а теперь и сын оказались в больнице. Я – персона важная. Это противоречит всем суфийским учениям и все же полезно, когда без связей не обойтись. Даже мой зять, который, на минуточку, главный врач, не мог так легко связаться с нужными людьми, и, когда семья поняла, что моя известность может помочь матери, меня начали выставлять вперед. Здравый смысл всегда подсказывал мне, что работа других – сестер, зятьев, да и работающих людей вообще – приносит миру непосредственную пользу. А теперь, когда речь о жизни и смерти, именно интеллектуал, как назло, оказывается полезнее остальных, если, конечно, я не льщу себе. «На вершине карьеры каждый переживает самое горькое разочарование – я мог бы привести тысячу примеров» [67], но в этом тоже есть благословение, ведь именно в минуты горечи мы как никогда нуждаемся в других.
Если все закончится хорошо, даже я назову это чудом, несмотря на благоприятные прогнозы. Если нет, то Богу придется дать ответ. Пусть даже если из двадцати тысяч сердец невозможно спасти каждое.
185
Даже развод после двадцати лет брака, сегодня подтвержденный по электронной почте, становится второстепенным. Беда не только объединяет, но и разлучает то, что больше не держится вместе. Она обнажает раны и утраченное доверие, словно под ярким светом.
186
Теперь, когда моему ребенку стало немного лучше – улучшение длится четвертый день подряд, – усталость возвращается с новой силой. Возможно, она отдохнула, эта усталость, поняла, что не сможет одолеть беспокойство, и теперь бьет еще сильнее. В ресторан, куда Оффенбах приглашает каждый год на годовщину смерти своей жены, вот уже двадцать третий раз, я вошла уже после того, как подали основное блюдо. Люди посмотрели на меня с испугом – а может, мне просто показалось. Через пять минут, не успев даже сесть, я уже была вынуждена уйти. Оффенбах – быть может, подсознательно – хотел уберечь меня, а заодно и свою печальную компанию, ведь не осталось почти никого, кто мог бы понять его утрату.
Мы стояли перед рестораном в ожидании моего такси, и он наконец спросил, как дела у моего сына. Я снова разрыдалась, как девчонка, – уже не знаю, в который раз за этот год.
– Лучше, – всхлипывая, сказала я, когда слезы уже смешались с соплями, – четвертый день улучшение, но что угодно еще может случиться…
– Ты должна беречь себя, – повторил он то, что говорят мне все вокруг.
Эти слова уже стали рефреном, однако никто не объясняет, что они в себя включают и когда найдется для этого время. Возможно, я форсировала развод, которого не хотела, главным образом из-за истощения. Никаких дальнейших волнений. Нужно беречь силы, чтобы оставаться сосредоточенной, бодрой и в хорошем настроении тогда, когда это действительно важно.
– А что с алфавитом? – спросил Оффенбах.
– Алфавит – тоже часть наблюдений. Иногда я настолько поглощена делами, что мне нечего написать.
Когда все началось? Я снова и снова заглядываю в календарь, пересчитываю дни и не могу поверить, что с начала новой жизни прошел всего лишь месяц. Времяисчисление должно начинаться не с рождения Христа, ведь рождение – лишь связующее звено между тем, что было, и тем, что будет. Смерть же была воскресением только для самого Христа, которое Петер Надаш сравнивает с рождением. Смерть Христа разделила жизнь его матери на две части, которые она не смогла соединить. После того как сердце рассказчика снова забилось, он спросил, сколько времени это длилось. «Три с половиной минуты», – ответил врач. «Ответ звучал убедительно, да он и не мог ответить иначе. Призвание обязывало его что-то сказать, и он назвал мне некую цифру, хотя по его глазам было видно, что он не знает или не хочет сказать мне правду. Возможно, все длилось лишь две минуты, а может быть, шесть с половиной. За три с половиной минуты пронеслись мириады лет. Когда смерть и рождение сходятся – это акт творения».
Многочисленные описания суфиев, которые стремятся к Богу, не являются метафорами; это описания их физического состояния: он выглядел как иссохшийся мешок, она казалась не от мира сего, его глаза всегда были полны слез, она была похожа на мать, потерявшую дитя. Да, именно дитя. В литературе, в том числе поэтических книгах Библии, всегда сравнивается любовь к Богу с любовью между мужчиной и женщиной. Однако только в юношеской влюбленности Эрос проявляется схожими симптомами: дрожь, бессонница, экстаз, эта почти маниакальная одержимость. Позже, когда любовь становится константой, мы начинаем относиться к ней иначе, и она уже не абсолютна – иначе было бы невозможно. Нельзя всю жизнь быть больным от любви. Более близкое, понятное каждой матери и каждому отцу сравнение – это сравнение между Творцом и Его творением. В отличие от эротической любви, любовь родительская – это даже не сравнение, а точное отражение того, чем она является. Божественная любовь, если она существует, не угасает, не уменьшается, не знает сомнений, не тускнеет в повседневности, выносит даже величайшую боль, не допускает возможности разлуки, прощает любую, действительно любую обиду и без колебаний готова на самопожертвование.
Однако человек не может постичь любовь своего Бога, боится Его гнева, восстает, когда не оправдывает ожиданий своего Творца, и только в беде возвращается к Нему. Бог был бы гораздо более ничтожным, если бы зависел от своего ребенка.
187
– Как ты, мам?
Он не понимает, что для матери, которая беспокоится о своем ребенке, этот вопрос просто не имеет смысла. Но одно то, что
