Дни убывающего света - Ойген Руге

Поездка рассчитана на шесть часов. Уже спустя час злость Александра на дискомфорт от шума разрастается до настоящей ненависти — и прежде всего на водителя, которого он считал ответственным за происходящее, а также на пассажиров, которые полностью игнорировали фильм и продолжали разговаривать вдвое громче, если только не пялились в экран, клюя на фильм и клюя носом, или — как это ни невероятно — спали.

Александр почти не спал. Беруши, которые он сунул под нетронутую, а потом измятую подушку, исчезли, когда он вернулся из Теотикуана. Должно быть горничная выкинула их, когда меняла постельное белье. Напрасно он искал желтые пластмассовые цилиндрики на тумбочке, в ванной и даже в мусорном ведре — они исчезли. Раздраженный лаем и воем псов на крыше, он встал рано утром, и когда на ресепшене молодой мексиканец с гладким лицом заявил, что свободных номеров нет, тотчас решил съехать. Позавтракал до появления швейцарок, упаковал свой рюкзак и под рычание колонок бродячих продавцов CD-дисков поехал в метро на центральный автовокзал, где купил билет на ближайший автобус до Веракруса.

Веракрус — он ничего не знал об этом городе, кроме того что сюда на корабле прибыла его бабушка. И той истории о мужчине, прыгнувшем в гавань. И что когда-то здесь сошел на сушу Эрнан Кортес с двумя сотнями воинов, чтобы покорить землю Mexica — об этом он тоже что-то помнил. А больше он ничего не знал.

Он мог бы почитать в Backpacker, если б тот у него был. Но он избавился от путеводителя. Оставил его на тумбочке в номере. Специально.

Спустя два часа поездки фильм с Розовым Кроликом закончился… и начался новый. В какой-то момент Александр перестал глядеть на четыре экрана в его поле зрения, повернутых будто специально на него, и пока он в уме составлял из испанских слов предложения, необходимые для того чтобы в Веракрусе потребовать обратно часть стоимости билета (по меньшей мере доплату за первый класс, или же первоклассность и состояла в этих бесцеремонных видеопотоках, в этом и заключалось «удобство», за которое нужно доплачивать?) — в то время, как он в уме, уже осознавая тщетность попытки, спорит через овальное окошечко с человеком в униформе, на четырех развернутых к нему экранах разворачивается своенравное действо. Начинается с того, что молодой солдат знакомится в поезде с девушкой, которой как-то очень быстро, спустя пару минут, надевает обручальное кольцо, которое невзначай носит с собой в коробке из-под конфет. Практически в этот же момент из-за виноградных кустов появляется мужчина и стреляет в обоих. Выясняется, что это — отец девушки. Остаток фильма разыгрывается на винограднике и повествует о запутанных семейных делах: солдат любит девушку, отец мешает их счастью, тогда как бесчисленным тетям и дядям раздариваются шоколадные конфеты. Показывают, как это весело — собирать виноградный урожай и, если того требует драматургия, появляются захватывающие пейзажи, или же звучит музыка, которая должна проиллюстрировать, что в тот или иной момент ощущают персонажи. Затем отец нечаянно поджигает виноградные кусты и те удивительно разгораются, как напалм… Тут водитель выключает видео и останавливает автобус, чтобы дать пассажирам возможность сходить в туалет.

У вокзала в Веракрусе он берет такси. Не просит водителя рекомендовать отель, а называет улицу, о существовании которой узнал на автовокзале из рекламы отеля, расположенного в centro historico:

— Мигель Лердо.

— Отель «Империал»? — спрашивает водитель.

— No, — отвечает Александр.

Напускает на себя свирепый вид. Он готов на всё. Они едут по широкому проспекту с пальмами, пока движение не замедляется в пробках, тогда водитель пытается лихорадочно прорваться зигзагами по историческому центру города. Скромные двухэтажные дома, выцветшие на солнце, в основном пастельных оттенков. Много пешеходов. Душно и жарко, а через распахнутые окна залетают самые разнообразные запахи: фритюрное масло, помои, ароматы из распахнутых дверей парикмахерских, выхлопные газы, свежеиспеченные тортильи, а однажды — им пришлось ждать, так как с грузовика сгружали пластиковые мешки — и вовсе пахло нитратными удобрениями, как в зимнем саду у бабушки.

Александр расплачивается, обстоятельно убирает кошелек, пока таксист не скрывается из виду. Рядом с «Империалом» стоит небольшой, более скромный отель. Сутки стоят здесь двести песо. Он платит за неделю вперед и получает номер на втором этаже с видом на симпатичную площадь, с кампанилой и пальмами, окруженную зданиями пастельных тонов, в колониальном стиле, как кажется Александру, возможно из-за аркад, в тени которых разместились многочисленные кафе и забегаловки. Но затем его охватили опасения, что шум из забегаловок, особенно из гостиничного ресторана, столы и стулья которого расположились прямиком под его окном, помешают ему ночью спать, и он просит обеих девушек на ресепшене дать ему меньший номер, расположенный подальше. Хотя обе и заверяли его в один голос, с математической серьезностью, что площадь ночью спокойная, но всё же Александр настоял на обмене. Вместо светлого просторного номера с видом на площадь он получает небольшой номер без окон, скудный свет пробивается из щели в стеклоблоке, а воздух — из кондиционера. Возможно, за номер он и переплатил, но сон ему важнее прекрасного вида из окна.

Он обедает в restaurante familiar[39], что бы это ни значило. Официант, мужчина лет двадцати пяти, в нежно голубой рубашке-поло, кладет ему на стол блокнот для заказов, чтобы Александр сам вписал номер выбранного блюда, потом подходит с ним к стойке, где заказ расшифровывается деловитой девушкой и передается двум женщинам, споро готовящим блюда на глазах у всех. Салат из креветок и зелени, который принесли Александру, свеж и прекрасен на вкус, и — несмотря на пеструю клеенчатую скатерть, несмотря на белые пластиковые стулья и распахнутые настежь двери и даже несмотря на неоновые трубы на потолке, включенные при свете дня — ресторан излучает какое-то подобие уюта, что-то домашнее, теплое, что-то такое, что заставляет Александра на секунду замереть, что на мгновение не дает ему глотать. Возможно, всё дело в слаженном деловитом ритме по ту сторону стойки, где обе женщины — одна средних лет, другая совсем древняя — готовят для него рыбу. Возможно, всё дело в едва заметном жесте официанта, который аккуратно пробрался к его столику, удерживая плоскую тарелку с креветочным салатом, поставил ее перед ним, не обмакнув пальцы в соус, ободряюще кивнул ему и положил — чуть ли ни нежно — руку ему на плечо.

Темнота наступила