Алфавит от A до S - Навид Кермани
Как и каждый год в это время, овцы пасутся на берегу Рейна, сопровождаемые своим пастухом с пастушьей собакой, пастушьим посохом и пастушьей шляпой. Не только дети, но и взрослые с удивлением или даже с умилением останавливаются у проволочного забора, который пастух передвигает день за днем, пока вся лужайка не будет ощипана. Это занимает около недели, и за эту неделю идиллия почти доходит до самого собора. Протесты фермеров, монахини или группа беженцев из бедных стран также выглядят в центре города чем-то неуместным, но стадо овец кажется еще более далеким от этого места и времени. И ягнята – «Такие милые!», – раздается вновь и вновь.
– Что будет с ягнятами? – спрашивает мой сын, явно подозревающий, что за этой идиллией скрывается что-то большее.
– Ничего, – отвечает пастух и недовольно качает головой.
Овец в Германии теперь разводят почти исключительно для ухода за ландшафтом, и государство платит за каждую ощипанную лужайку. Даже шерсть, которую пастух состригает, не приносит прибыли – бóльшую часть он просто выбрасывает.
Только теперь, когда мясо привозят с другого конца света, стадо овец действительно стало идиллией, символом разрушения природы.
* * *
Ты спала одна на верхнем этаже, когда дом наполовину обрушился. Недалеко от матраса пол провалился, просто исчез. Повсюду валялись обломки крыши, которой тоже осталась только половина, во тьме клубилась пыль. Снизу кричали какие-то люди, которых ты знала, но уже не помнишь, кто это был: «Спускайся быстрее! Давай, выходи скорее!» Ты схватила ноутбук, который лежал рядом с матрасом, но почему-то не зарядку, хотя могла бы просто выдернуть ее из розетки – если, конечно, она еще была. По дороге вниз ты размышляла, где теперь достать новую зарядку и насколько хватит батареи. По лестнице еще можно было пройти, возможно, ты даже спрыгнула, но в любом случае успела выбраться на улицу вовремя, с ноутбуком в руках.
Сон довольно легко интерпретировать, особенно после вчерашнего грустного разговора, растерянности. Тем не менее он не выходит у тебя из головы. Записываешься на прием к психотерапевту, впервые записываешь себя, а не кого-то другого. Не для лечения, как ты подчеркиваешь, а чтобы кто-то взглянул на тебя со стороны. Недостаточно просто черпать знания из книг. «Соотнести ближний план с дальним, – так формулирует задачу терапевт, – то есть использовать другой объектив». Даниэль бы сказал, что в фотографии это не нужно, и с художественной точки зрения он, конечно, прав. Но ты застряла в жизни и не можешь из нее вырваться.
143
Навещаю сестру – хочу извиниться за обидные слова, которые ей наговорила. Узнаю, что ее дочь уже целый месяц соблюдает пост. Это ее собственное решение, она не присоединилась ни к какой группе или общине, у нее нет друзей, которые поступают так же, и уж тем более она не вращается в религиозной среде. Лишь один однокурсник, который, кажется, немного влюблен в нее, тоже постится и теперь в восторге от того, что девушка оказалась благочестивой мусульманкой – ведь по ней этого не скажешь. Но взаимности он все равно не дождется.
– Как ты к этому пришла? – спрашиваю я.
Ее мотивы – трудно связать это слово с ней, ведь для меня, тети, она все еще ребенок, но другого слова не подберу: ее мотивы духовные. Она хочет выразить свою благодарность – благодарность за жизнь, за столько блага. Теперь, когда она от чего-то отказывается, она ощущает только богатство. Никогда прежде она не чувствовала себя ближе к самой себе, и, вопреки опасениям, отказ дается ей легко; голод начинает беспокоить только к вечеру, когда его уже успокаивает предвкушение предстоящей трапезы. Она также физически ощущает что-то вроде очищения, никогда не испытываемую ранее остроту восприятия, усиленное внимание к другим и к природе. Теперь даже ее немецкие подруги договариваются о совместном разговении, болтают ночи напролет и в знак солидарности завтракают с ней в три часа утра. Ее лицо светится изнутри, это видно.
То, что она говорит об исламе – о возможности ощутить Бога, о равенстве людей, о милосердии, которое стоит выше всех законов, о принятии других религий, – похоже на цитаты из суфийских книг, однако она не читала ни одну из них, только сейчас начала интересоваться. Ее знания ограничиваются основами, она даже не освоила ритуалы. Она сама говорит, что переняла такое отношение от матери и бабушки. Очевидно, из него естественным образом вытекает все остальное. Иногда через одно поколение. Я думала, что все идет от внешнего к внутреннему, от формы, которая варьируется в зависимости от традиций, к сути. Но у племянницы получилось наоборот, и оказывается, что так тоже можно. Я также считала, что религия заканчивается на втором поколении, но, возможно, она просто перепрыгивает через нас. К счастью, платье племянницы такое же короткое, как всегда, и она остается примером того, что Бог любит красоту.
Сестра говорит, что мне следует отправиться в Афганистан, а об отце она позаботится сама. Теперь, когда мама умерла, сестра становится все больше похожа на нее.
144
Забрав отца из аэропорта, показываю ему проект маминой могилы, в которой однажды будем покоиться мы все. Отец недоволен, да и само понятие удовлетворенности, похоже, вообще не предусмотрено в его шкале эмоций. Он просит сделать ему одолжение и съездить в Висбаден, чтобы посмотреть на могилу доктора такого-то, которая, по его словам, выглядит по-настоящему восточной, то есть красивой. Нашу он считает слишком простой и к тому же хотел бы увидеть на своем надгробии стихи.
– Это само по себе противоречие, – отвечаю я, раздражаясь.
– Почему?
– При всем уважении, свое собственное надгробие вы увидеть не сможете, папа. Кроме того, семейное захоронение принадлежит не только вам; здесь будут похоронены наши дети и внуки. Если повезет, через сто-двести лет, когда мы станем лишь двумя именами из списка на камне, перед могилой будут стоять наши потомки и оплакивать своих родителей. Мы должны, так сказать, предвосхитить вкус, взгляды и реальность будущих поколений, поэтому пышные украшения здесь неуместны. Чтобы оставаться верным принципам иранского оформления, нужно их переосмыслить.
У отца не находится возражений – редкий случай! – и я добавляю, что цветочные орнаменты, когда только появились, тоже вызывали недоумение; искусство, серьезное искусство – это окно, которое открывается из настоящего в будущее для зрителя, слушателя или читателя. И поскольку отец, к моему удивлению, продолжает слушать, я продолжаю говорить: слово детей, которые будут жить с этой могилой гораздо дольше, должно даже иметь больший вес, чем слово родителей. Отец по-прежнему молчит, и мне
