Алфавит от A до S - Навид Кермани
Интересно, соблюдают ли эти рабочие Рамадан? Аграрные концерны вряд ли принимают это во внимание. Мужчины не проявляют к нам особого интереса, когда мы обгоняем их на велосипедах, хотя по нам видно, что мы можем позволить себе машину, перелет, отпуск.
– Мир вам! – кричу я им по-арабски, и они действительно удивляются.
133
Пока мама лежала на диване с помутневшими глазами, неспособная говорить, я принимала звонки с соболезнованиями от родственников, которых знала только по именам. Как это возможно? На самом деле мама умерла раньше тети, я это точно знаю – оставалось только понять, в какой реальности? Была ли тетина смерть сном, мамина смерть сном или обе? Или ни одна? Возможно, именно путаница была самой реальной частью происходящего.
Осознав, что больше не засну, я приняла дружбу Низона, хотя мне не хотелось бы считать его другом. В «Годе любви» он находит путь к роману, в котором автор сам не предвидит ни одной страницы, и дневники освещают мир вокруг него, а не только его собственное «я». Одно обуславливает другое. Романы до того были скорее декларациями намерений; на самом деле сюжет удерживал Низона от того, чтобы отложить перо. «И теперь чувствую себя абсолютно свободным» [56] – так он сам описывает прорыв, когда окончательно уравнивает роман с дневником, освобожденным лишь фантазией и истинным благодаря отчуждению.
Так возникает реальность сна, которая всегда была присуща литературе, когда факт и вымысел еще не считались противоположностями: поэтическое как более реалистичное изображение тех самых противоречий, из которых состоит наш опыт. «Я сижу за своим столом, как старик-голубятник у своего окна, и сквозь меня течет жизнь в форме мыслей, ощущений, страхов, маленьких солнечных бликов, течет, вытекает», – пишет он. Поскольку сюжет пишется самой жизнью, радикальная субъективность переплетается с максимально возможной объективностью. Автор лишь записывает происходящее, но привносит свое воображение, а значит, свою уникальность.
* * *
Что всегда завораживает в море, в пустом, бескрайнем горизонте, так же как в пустыне или в ледниковом пейзаже? Это не взгляд в ничто. Это красота ничто.
* * *
Разлад проявляется не в словах – на велосипедах все равно много не поговоришь, а в дистанции, которая постепенно увеличивается, потому что каждый едет в своем темпе, вместо того чтобы, как раньше, идти на компромисс. Когда он каждые три километра останавливается, чтобы демонстративно спокойно подождать, ты все равно замечаешь его раздражение и чувствуешь триумф. А между вами мечется сын, который хочет ехать одновременно с обоими.
* * *
Продолжаю читать, и вот посреди ночи мне приходит мысль: сегодня этот автор запретил бы себе многое или вскоре оказался бы на обочине из-за своего сексизма, восхваления проституции и тирад о том, что на улицах слишком много арабов и чернокожих и «скоро перед отелем „Риц“, на Вандомской площади можно будет вместо „Роллс-Ройсов“ и „Мазерати“ увидеть вставших на колени и жующих жвачку верблюдов». Вероятно, Низон продолжал бы делать напыщенные заявления, как и многие другие холерики и расисты, но ему бы уже не удалось быть таким безжалостным, потому что никто не может освободиться от того, что вокруг считается нормой. Тот, кто сегодня все еще выставляет себя господином, неизбежно превращается в позера. Или так было всегда? Уже в 1978 году Низона называли «художником-позером», и при всей ядовитости этого выражения я, как читательница, рада, что он доводит свою жизнь до предела в духе романа, в отличие от таких, как я, кто цепляется за брак, который давно закончился. Даже в его озлобленности больше прозрения, чем если бы он видел мир так, как я: «Я, стало быть, стою в очереди и вдруг испуганно вздрагиваю, с удивлением заметив, что негр тоже, подобно нам, грешным, заполняет бумажку, формуляр, и делает это золотой или позолоченной самопишущей ручкой, которая кажется особенно драгоценной в черной, с внутренней стороны светлой, беловато-светлой руке: должно быть, мне показалось, что негр – это переодетый дикарь, он только делает вид, что пишет. Неужто и во мне – подспудно – возникают такие мысли, предрассудки, расистские клише?»
Возможно, однажды, когда люди перестанут друг друга ранить, и литературе, которая рождается из ран, придет конец – однажды Низон попадет в список запрещенных авторов. Никто не сможет защитить его, ссылаясь на художественный характер его творчества, поскольку похоть, пьянство, высокомерие, как и оскорбления, насилие, так же как грубость или пренебрежение собственными детьми, – автобиографичны. «Писать жизнь» – как он сам это называет в том смысле, что жизнь полностью подчинена письму, а письмо полностью и, возможно, неразрывно проистекает из жизни, из постоянной и настойчивой фиксации на бумаге, без которой оно бы не существовало.
«Он действительно был таким», – однажды сказала мне коллега, которая больше никогда не хотела бы сидеть рядом с ним; ее слова все еще звучат в моей памяти со всей их решимостью. В литературе все действительно так, как есть.
134
Несколько секунд завидного восторга – так я себе это представляю – не требуют ни зрителей, ни партнера. Достаточно доски и тех никогда не одинаковых волн на море, с которыми они танцуют, сквозь которые скользят и благодаря которым – это всегда самый невероятный момент – несутся вперед, как снаряд, летят по волнам, прежде чем оказываются под ними погребенными. Когда они, уставшие, выходят из воды, я понимаю блаженство на их лицах. Мой муж пытался удержаться на тренажере – доске на ролике – и в итоге только снял смешные домашние видео, как те, что иногда показывают поздно ночью на частных телеканалах: папа падает на задницу. Должно быть, это вызывает зависимость. Будь у меня бы выбор, я бы предпочла это ощущение любому другому.
* * *
Ситуация в мире настолько угрожающая, что одна немка и иранка видит сон, в котором сидит на банкете недалеко от Барака Обамы, точнее, за соседним столом. Она борется с собой, решая, стоит ли к нему обратиться, позвать его, схватить за руки: «Сделайте что-нибудь, вы должны снова вступить в борьбу, и немедленно! Больше некому объединить и мобилизовать другую половину Америки. Вы должны стать активистом, лидером оппозиции и на следующих выборах
