Алфавит от A до S - Навид Кермани
131
В путеводителе каждая деревушка, в которой сохранились старые дома, называется живописной. «Живописный» – не просто самое частое, но почти единственное прилагательное. Места, которые не считаются живописными, вообще остаются без описания – они как бы лишены свойств. Так видится мир, поэтому мы путешествуем и независимо от континента ждем, чтобы все выглядело как на картине, как в искусстве. А где проводят отпуск люди, которые живут в живописных местах? Возможно, им стоит отправиться в такое место, где не будет нас.
Первое место, где мы ночевали, даже не упомянуто в путеводителе: панельные дома вдоль широких, прямых улиц, пустые тротуары, на главной площади – заправка, детская площадка из ржавых труб, два дискаунтера и пиццерия с лавками, обитыми бежевой искусственной кожей, и на стенах – голливудские постеры, куда без них.
– Совсем как в Альтенкирхен, – пошутил мой муж, который уже после первого этапа перестал верить в примирительную поездку.
– В Альтенкирхене есть горы, – поправила я, давая понять, что не нахожу его шутку смешной.
Вчерашнее жилище хоть и новенькое, но построено из глины и дерева, как было принято здесь в старину, вероятно, в арабский период. Подходит климату, стены «дышат». Сегодня наконец все пять звезд за внимательность: целая деревня превращена в отель, вместо двухместных номеров – выбеленные дома с деревянными окнами, покрашенными в синий, желтый или зеленый цвет. Вместо темных коридоров – вымощенные камнем улочки, с балконов свисают цветы – все это крайне живописно. Гости – сплошь фрайбургская интеллигенция, даже если это французы: состоятельный средний класс, любящий природу, интересующийся культурой и наверняка либералы, как и мы, бегущие от каждого ксенофоба, как от чумы, и при бронировании оплачивают добровольный взнос за компенсацию выбросов. Бассейн стыдливо спрятан за деревянной стеной. Что еще можно сделать с этими старыми постройками, кроме как превратить в Центральный парк для таких, как мы, если ни один местный житель больше не хочет там жить?
132
На пляже все же удалось заснуть, хотя это было утром, а сон был неглубоким. Мама играла с правнуками и младшими внуками и особенно хвалила тех, кто вел себя плохо. Ты поняла: она хотела утешить и поддержать их родителей. Она не воскресла, но по-прежнему принадлежала вашему миру. Образ доброй бабушки, которая находит время для каждого, все больше затмевает собственные воспоминания о матери, которая могла быть нетерпеливой и даже жестокой, которая никогда не играла с вами, дочерями, так, как играла с любимыми внуками, и позднее с неким удовлетворением, смешанным с завистью, следила за вашими карьерными успехами, ради которых она жертвовала всем. Бог тоже стал добрым только после своей смерти. Если бы люди сталкивались с ним только как с суровой стихией природы или в войнах, никто бы не поверил, что он – снисходительный старец, это выглядело бы совершенно неправдоподобно, даже смешно. Такое возможно разве что в ретроспективе.
Если эта поездка, этот велотур спасет наш брак – хочу ли я этого? – если я подчиню этому желанию все, как если бы хотела, чтобы репортаж удался, то из этой поездки в памяти останется только хорошее. В раю, возможно, так же: вспоминаешь только хорошее, а плохое забываешь. Но если рай – это воспоминания о хорошем, то ад – воспоминания о плохом, и для ребенка ваша ссора может стать «адом», омрачающим все впечатление от поездки. Даже незначительные свои промахи и упущения ты воспринимаешь острее, чем все хорошее, что сделала для матери. Только разум способен считать, что четыре месяца, проведенные у ее постели, важнее тех четырех часов, когда она умирала в одиночестве.
* * *
Почти единственные люди, которых мы встречаем на пути, – это пешие туристы или велосипедисты, как и мы, большинство из Германии. Там, где пляжи не принадлежат только нам, мы делим их исключительно с серферами, которые, несмотря на свою силу, обладают чем-то женственным, как мужчины-русалки, – возможно, из-за своей юности, часто длинных волос или облегающего неопрена, подчеркивающего их стройные тела. Юго-восток всегда был безлюдным, поэтому деревни расположены далеко друг от друга, что делает их умирание еще более угнетающим. Между ними попадаются несколько маленьких городков с крошечным старым центром вокруг церкви, здесь и там поселения без названия или каких-либо особых признаков, отдельно стоящие дома, жители которых молча показывают нам путь к водопроводному крану, когда мы поднимаем свои пустые бутылки. Только владелец пляжного бара грубо отмахивается, когда мы спрашиваем, можем ли мы зарядить навигатор. Серферы постоянно просят подключиться к розетке; только на волнах они свободны, на суше же сразу вставляют наушники в уши, словно шум прибоя – это не музыка. Не только города, но и природа становится музейным экспонатом – к счастью, достаточно рано, чтобы вся прибрежная зона стала заповедником, где уже нельзя ничего строить. Подумать только, в Европе еще есть такая местность! В будущем, лет через сто – нет, уже через десять, – она будет на вес золота, как каменные дома в Провансе или винодельни в Тоскане, потому что здесь ничего нет.
* * *
Едва просыпаешься, как сын закапывает тебя в песок до самой шеи. В следующем году он уже будет считать себя слишком взрослым для этого – но не ты.
* * *
Ближе к вечеру едем через фруктовые плантации, которые, кажется, не имеют ни начала, ни конца, и проезжаем мимо огромных, словно фабрики, теплиц. Рабочие – они вряд ли назовут себя фермерами – на сегодня закончили и маленькими группами направляются к своим баракам, где ночуют по десять, двадцать, сто человек, или сидят на обочине и ждут транспорт. Судя по лицам и языку, это исключительно арабы, вероятно, североафриканцы, о которых после той новогодней ночи в Кёльне стали говорить как о людях второго сорта. Конечно, они добровольно работают за два-три евро в час по десять-двенадцать часов в день, шесть дней в неделю – возможно, они даже считают это большой удачей. Они не выглядят подавленными, скорее уставшими, но выражение лица у них тем не менее расслабленное.
Современное рабство больше не нуждается в цепях, наказаниях или надсмотрщиках, освобождая господ от чувства вины. Колонии, за которые
