Алфавит от A до S - Навид Кермани
Сижу на террасе, дрожа от холода, и слушаю птиц, возвещающих об окончании дождя. Среди них наверняка есть ласточки. Я не очень разбираюсь в птицах. Не мне жаловаться на то, что пение птиц исчезло из городов.
– Почему сидишь на холоде? – спрашивает голос, который мне ближе, чем голос отца и тем более матери, чей голос становится все тише и тише.
– Потому что в стихах Эмили Дикинсон всегда говорится о природе. – Указываю на раскрытую книгу, которая лежит рядом с ноутбуком.
Это – как Свет —
Радость всех времен —
Как пчелиный напев —
Модой не заклеймен.
Это – как лесам —
По секрету – Ветер —
Слова ни одного —
Но как бьется ветвь!
Это – как Восход —
Лучшее – после.
Вечности часы
Прозвенят Полдень [55].
125
По пути в книжную келью – время уже позднее, и в хозяйственном магазине, где большинство товаров теперь из пластика, уже горит свет – ты покупаешь щетку для посуды, две прихватки, чистящее средство для кастрюль и набор мисок для мюсли, потому что пять из шести уже разбиты. Столько же лет там стоят твои книги… Пожилая дама, чей дед, должно быть, открыл этот магазин (обстановка вплоть до кассы сохранилась еще с довоенных времен), специально для тебя открыла дверь магазина и через две минуты уже выручила 43 евро 80 центов. Вот так может начаться день.
* * *
Все еще уставшая после поездки, разворачиваешь футон и пытаешься привести в порядок мысли, прежде чем сесть за стол, – пытаешься сформулировать хаос в голове, извлечь из боли что-то, чем можно было бы поделиться. Ничего из того, что с вами произошло, ты никогда не читала ни в романе, ни в стихотворении, ни в эссе о любви. Это мучительно, своего рода добровольное самоистязание: один из вас приводит все возможные аргументы, почему можно сделать только один вывод – и все вокруг говорят то же самое, но стоит другому сдаться, как первый снова возрождает любовь. Потом все начинается в обратном порядке: один сомневается, другой возражает, хотя аргументы уже давно лежат на столе, и уже неважно, кто за них возьмется. Это все расхожие фразы: «заболеть от любви», «любовь – темная сила», «сердце пропустило удар», но на скорости 280 километров в час сердце и правда пропускает удар. Ты ложишься на футон и действительно засыпаешь.
* * *
Те несколько секунд, пока ты ориентируешься после пробуждения – взгляд падает на весенние, полные жизни деревья за окном, сквозь которые сверкает солнечный свет, небо над ними светлое, хотя утром оно было серым и застывшим; ощущение комфорта в теле, которое сон освободил от напряжения, – несколько секунд наполнены доверием, потому что разум еще не включился.
* * *
«Тридцать лет!» – осознаешь ты, когда твой сын звонит в дверь.
Взгляд падает на щетку для посуды, две прихватки, чистящее средство для кастрюль и набор мисок для мюсли. Вы соседи с тех пор, как ты переехала в Кёльн, и у вас уже давно сложились такие же доверительные отношения, как у старой пары, когда вы обсуждаете ситечки для чая. От покупки к покупке она видела, как растет твой сын. Скоро он впервые влюбится, будет, держась за руки, гулять со своей девушкой по набережной Рейна и напомнит тебе об обещании, которое ты когда-то дала любви. Как нищий из сказки, который пожелал, чтобы на него пролился золотой дождь, и тут же был этим золотом раздавлен, любовь исполнилась сверх меры – так что теперь держись. Среди хозяйственных товаров, которые теперь из пластика, ты по-прежнему чувствуешь себя молодой женщиной, да и хозяйка магазина в твоих глазах не постарела ни на день. Носит ли она ту же фамилию, что и ее дед, чье имя указано на металлической табличке? За тридцать лет ты ни разу не спросила, как ее зовут на самом деле.
126
В гости из Вестервальда приезжает друг, мой самый старый друг, и рассказывает о своей матери, страдающей деменцией.
– Несмотря на все страдания, есть в этом что-то прекрасное, – говорю я.
Когда он навещает ее в доме престарелых, она каждый раз – во второй, третий, четвертый – встречает его, как в первый, пусть даже он на минутку вышел на кухню или она отвела взгляд и забыла о его присутствии. И каждый раз, даже при третьем, четвертом, пятом приветствии подряд, она смотрит на него с блаженной улыбкой, словно он вернулся домой после долгих странствий, да, после многих лет. Так давно это было, что она уже и не помнит. «Ах, ты-ы», – говорит она, растягивая окончание, как в «Ночной песне странника».
Она может попросить у него платок, чтобы высморкаться. Он достает бумажный платочек и протягивает ей. Она задумчиво смотрит на платочек, и он понимает: она не помнит, почему он его дал или зачем он вообще нужен. Она удивляется этому бумажному платочку, его ослепительной белизне, мягкости, которая такая приятная на ощупь.
– Такое никому не пожелаешь, однако есть в этом что-то целостное, – утверждаю я.
– Почему? – спрашивает он.
– Она как будто каждый раз рождается заново, но не с сознанием младенца, хотя бы потому, что может говорить.
– Верно, – говорит он, – она действительно радуется каждый раз, когда меня видит, радуется больше, чем раньше, даже если я просто отходил на кухню.
127
Ее врач утверждает, что боль от любви можно локализовать не в самом сердце, а в определенных сосудах вокруг, которые – суженные, сжатые, постоянно сокращенные – вызывают ощущение сдавленности, тревоги, удушья, и таким образом создается впечатление, что ты физически
