Алфавит от A до S - Навид Кермани
Но так ли верно это утверждение? Действительно ли влюбленность обрушивается на нас, как орда гуннов, или она тоже подчинена определенной цели, просто неосознанной или мудро скрытой? С литературной точки зрения amour fou – безумная любовь – была бы, конечно, более плодотворной, а Джокьякарта – более загадочной, нежели Кёльн.
И вот посреди ночи я снова беру билет на самый ранний поезд и представляю его полное омерзения лицо, которое снова превратится в эту холодную маску с широким ртом. Если мне не изменяет память, в начале года я верила, что наконец смогу оставаться в том возвышенном состоянии, в котором писатель наблюдает за жизнью. Но один телефонный звонок – и вот я уже мчусь за жизнью со скоростью 280 километров в час.
Другим людям нужно работать – они не могут просто все бросить, если только кто-то не умирает. Браки, дети, родители, смерть, влюбленность и ревность знакомы каждому, но, кроме разве что безработных или рантье, только у писателей есть весь день, чтобы навещать больных, писать письма, обсуждать сердечные тревоги во время очередной прогулки, утешать своего ребенка, быть рядом с друзьями или опираться на них, каждую неделю молиться у могил или посреди ночи покупать билет на самый ранний поезд, который только есть. Остальным поневоле приходится поддерживать повседневную рутину, отведя один-два дня на траур, и брать заботы на работу, которую они все равно должны выполнять, и перезванивать только в обеденный перерыв.
Для нас же жизнь часто превращается в работу, потому что она беспрепятственно вторгается в наше существование. Его голос по телефону отчаянно старался сохранить твердость, но язык, губы, горло и сердце не слушались.
Не знаем мы, когда уйдем, а уходя,
Махнем рукой, закроем дверь —
Судьба запрет ее за нами,
И не вернуться нам теперь [54].
Попеременно листаю книги и смотрю на плотный поток машин на автостраде А3, который тянется параллельно железнодорожным путям, и размышляю о том, что в каждой машине скрывается своя судьба и, вероятно, половина из них драматичнее моей. В голове переплетаются мысли о Даниэле, «Фольксбюне», возможности (или иллюзии) любви, которая сливается с литературой, об Оффенбахе, Низоне и ночном звонке.
«Фауст» – это одновременно и принцип современного искусства: человек как творец, истолкователь, завоеватель, уже не безымянный работник на винограднике Господа. Предшественниками этой идеи являются не рассказчики и иконописцы, а мистики, которые стремятся стереть свое «я», чтобы стать едиными с Богом. Истинный договор с дьяволом заключает тот, кто, не считаясь с любовью, семьей или репутацией, рассматривает окружающий мир как охотничьи угодья, где переживания всего лишь добыча, на которую он нацелен.
Первые фотографии, которые имели хоть какую-то ценность, сделал, нет, не Даниэль, а рассказчик Аттилы. Он запечатлел свою возлюбленную, когда она удовлетворяла себя. «Закончив, она спросила, не хочу ли я получить удовольствие. Я сказал: „Не сейчас“. Она оделась и ушла. Я открыл окно и посмотрел ей вслед. Я плакал. Потом пошел на кухню, смешал реактивы и проявил пленку. Снимки повесил на окно, чтобы они высохли побыстрее. Все снимки получились смазанными, размытыми, недоэкспонированными. Я выбрал три, даже не сделал пробный отпечаток, сразу увеличил на жесткую бумагу. Потом с помощью клейкой ленты приклеил к чертежным доскам. На следующий день пришел Корнель. Он только сказал, что даже не знал, что можно сфотографировать момент, когда человека покидает душа. Я сказал: „Спасибо“. Это были действительно хорошие снимки».
Однако в жизни художника важны не только эксплуатация и безжалостность. Важны также уединение, изоляция, само время – дни и годы, которые проводишь в одиночестве, – все это необходимо, чтобы «поймать» что-то значимое. Возможно, именно эта неизбежная необходимость кроется в ужасном и одновременно правдивом изречении Иисуса о том, что нужно возненавидеть своего отца, мать, жену, детей, братьев, сестер и даже свою собственную жизнь, чтобы стать Его учеником.
В возрасте семидесяти двух лет, возможно слишком поздно или достаточно поздно, Низон пишет: «Недавно я осознал, до какой степени я, будучи молодым отцом, должен был быть невыносим для своих детей, в том смысле, что мое писательство, мое художественное развитие, так называемая самореализация, имели абсолютный приоритет перед всем остальным – перед вопросами детей и семейной жизнью, – что, как я сегодня с ужасом понимаю, с детской точки зрения совершенно непостижимо».
В фильме рассказчик мимоходом упоминает, что Даниэля бросила девушка, пока он работал над своей книгой, которая насчитывала более тысячи страниц, и что он едва ли обратил на это внимание. Из собственного расставания я могла бы сделать роман, если бы мне было наплевать на все остальное. Уже один сегодняшний день принес достаточно волнений – больше, чем у большинства людей в машинах, которые я оставила позади, мчась со скоростью 280 километров в час. Во время бурного телефонного разговора я последовательно пережила ужас, тревогу, вину, купила билет, собрала чемодан и буквально запрыгнула в уходящий поезд, как в кино. Дезодорант я забыла, но вспомнила о Дикинсон.
Конечно, было бы асоциально, а не просто подло, если бы с помощью личного дневника я разрушила отношения, о которых пишу. Я стараюсь быть порядочной (или, по крайней мере, делаю вид, что стараюсь) и тем самым упускаю искусство. Я не пишу стихи, которые возносят опыт до неузнаваемости, и не являюсь рассказчиком, который может дистанцироваться от самого себя. Жизнь, жизнь – она состоит из людей, которых мне пришлось бы использовать, даже эксплуатировать, как мясник, разделывающий тушу. Но я боюсь цены, которая складывается из их боли и моего раскаяния.
«Самый эгоистичный человек. – Так называет себя Низон. – Приступая к работе над книгой, я все равно что подписываю контракт с Иностранным легионом, иначе не описать». Другим, кажется, удается позволять себе все и при этом сохранить свою душу. В конце концов суть «Фауста», а вместе с ним и надежда современной эпохи заключается не в самом договоре с дьяволом, а в том, что Мефистофель оказывается обманутым. Перенося это на жизнь писателя, можно сказать: ты пишешь о себе, не принимая себя слишком всерьез, или о своей любви, не предавая ее.
124
Как только за окнами поезда оказалось
