Жар - Тоби Ллойд
Глава четырнадцатая
Едва ли не в каждой семье есть любимчик, вокруг которого вращаются созвездия родителей, дедушек, бабушек, братьев, сестер: несправедливо, но правда. У Розенталей любимицей была Элси. Семейное предание гласит, что ее первым словом было не «мама», не «папа» и даже не искаженное «Гидеон». Элси сказала «я». «Яаааа!» – вопила она то с радостью, то с недоумением, а то и с горьким возмущением. «Я, я, я, я, я!» И всегда – во все малышовое горло. Родители млели от гордости. Одиннадцать месяцев, а уже чувствует себя личностью. Их доченька не более не менее как крохотный Декарт.
Внешне Элси уродилась в мать. Жесткие волосы, светлые, почти белые; впрочем, когда Элси вступила в пору созревания, они потемнели и закудрявились. На фотографиях она никогда не улыбалась: стеснялась камеры. Эти снимки есть в сети и в книгах ее матери. Вот Элси закрыла лицо подушкой, вот отвернулась, на последнем нахмурилась. На некоторых заметен отколотый клык, напоминавший ей всякий раз, как Элси гляделась в зеркало, что однажды она поскользнулась на мокрой плитке возле уличного бассейна. То, что у нее идет кровь, Элси поняла только когда увидела вьющуюся в воде вишневую ленту. Та завивалась, раскручивалась, расплывалась.
Элси обожал даже дед, как известно, относившийся к детям без особой теплоты. «Эта мне нравится,– говаривал Йосеф и любовно трепал ее за ушко.– А мальчишки мне что есть, что их нет». Его смерть стала первым пятном на идиллии ее детства. До этой поры ей верилось, что ничего по-настоящему плохого с ней никогда не случится. Ничего хуже, чем поскользнуться, больно удариться лицом, сломать зуб, испортить себе одно-единственное утро тем летом, полным других дней.
Деда она лишилась незадолго до своего четырнадцатилетия. Элси записала в дневник – много лет спустя Ханна отыщет его и прочитает, готовясь засесть за «Дочерей Аэндора»: «Был человек – и нет его: как такое возможно? В чем смысл?» Слово «смысл» подчеркнуто дважды. Прежде Элси вела дневник хаотично, порой умолкала на несколько недель и всегда подмечала в случившемся безобидно комичную сторону – например, как в тот раз, когда в парке чихнул далматин, а хозяин вытер собаке нос платком, приговаривая: «Будь здоров, дорогой, будь здоров». Но убитую горем Элси одолели мрачные мысли:
В обед наступила на улитку. До чего же приятно видеть растоптанную слизь, разбитую раковину. Мередит назвала мой поступок «мерзостью».
Половое воспитание с Хамфрис. Скорее проповедь целомудрия, но из соображений здоровья, а не морали. Не упоминала ни о душе, ни о растлении.
Сегодня вечером снова встретилась с К. Хочет перейти на следующий уровень.
Такие отрывки, без сомнения, мучили ее мать, позже без спроса читавшую дневник Элси, чтобы понять, что же все-таки с той стряслось. Большинство упомянутых в нем имен были знакомы Ханне, но таинственный «К.» поставил ее в тупик. Эта буква несколько месяцев регулярно появлялась в дневнике, а потом вдруг исчезла – примерно в ту пору, когда дочь пропала. Но как ни молила, как ни угрожала, как ни улещивала Ханна, Элси отказывалась обсуждать с ней и К., и почему вообще убежала из дома.
Пришлось Ханне догадываться. Без каких-либо веских улик она решила, что «К.» – это Калев, старший брат Джейн и Джонатона Страсфогелей, которого выгнали из школы за то, что он курил травку. Бездоказательно или нет, но этот вывод убил дружбу Страсфогелей и Розенталей. В синагоге они неприязненно переглядывались. На свадьбах отныне сидели врозь.
* * *
Первое романтическое приключение Элси – в семье о нем и не знали – началось через считаные дни после того, как ее деда предали земле, когда с ростового зеркала в ее гардеробе еще не сняли черную ткань, а дом наполняли молитвы и свечной дым. Этот парнишка, шестиклассник соседнего колледжа, под вечер с грохотом разъезжал по парку на скейте, порой с друзьями, но чаще один. Они познакомились, когда Элси выгуливала ленивую соседскую таксу по кличке Арчи, тот регулярно отказывался идти и требовал, чтобы его несли. Парнишка попросил у нее зажигалку, чем удивил Элси. Она ответила, что зажигалки у нее нет, и он предложил ей сигарету.
– Но чем мы ее зажжем? – уточнила Элси.
Он улыбнулся. Достал «Зиппо», отщелкнул крышку и поднес Элси к губам огонек.
–Тебе лет-то сколько? – спросил парнишка.
Семнадцать, соврала Элси. Она представилась Эмили. Его звали Карл. Он протянул ей руку. Она, не раздумывая, пожала ее.
–Карл? Как-то доверия не внушает, – сказала она.
Карл не ответил, наклонился потискать Арчи, а тот покорно перевернулся на спину.
Потом Элси и Карл сидели вдвоем на скамье, слушая негромкий гул вечернего уличного движения. Некоторое время оба молчали. Карл расценил это как знак, подался было к Элси, но она сунула руку в карман и достала оттуда не мятные леденцы, а гладкий серый камушек, плоский с одного боку.
Элси покрутила камушек в пальцах, подбросила в воздух, поймала.
Карл моргнул. И почему девчонки такие странные?
– Давай рассказывай, что за камень.
– Мне дали его в день похорон. Я должна была положить его на могилу деда.
– Вроде обычно на могилы кладут цветы.
– Только плебеи, – ответила Элси. Ханна утверждала, что «плебеями» гои называют других гоев, которых считают хуже себя. – Лучше класть камни.
–Я так понимаю, у тебя была какая-то очень любопытная причина оставить его себе?
Скепсис Карла не трогал Элси. Наоборот, оказался ей на руку, помог создать подходящую атмосферу: Карл подыграл ей, будто простак при комике.
– У деда вообще не должно было быть могильной плиты. Он знал, чего хотел – чтобы после смерти его кремировали.
– И?
– Что – и? Порой мне кажется, будто он все еще здесь, будто не может уйти отсюда.
Элси рассмеялась про себя. Она впервые играла роль, и ей нравилась аффектация.
– Хочешь подержать? – Она протянула камушек Карлу. – Только не урони. Он принадлежит мертвому.
– Не-а, – ответил Карл. – Пусть будет у тебя.
Элси с улыбкой прижала камень к груди. Придвинулась к Карлу.
– Надо отдать тебе должное. Умеешь ты напугать.
Их лица были так близко. Карл
