Алфавит от A до S - Навид Кермани
Соглашусь с аннотацией и с Анной Дорн тоже соглашусь, которая хотела, чтобы я взяла этот роман с собой в Чечню. Несмотря на то что книга написана исключительно с точки зрения русских, причем через призму страха и боли русского мальчика, чьего брата жестоко убили чеченцы, мальчика, который не видел от местных добра – разве что от одного сироты, ровесника главного героя, Приставкин не делает вид, что жертва должна чувствовать жалость к своему палачу, но все же пробуждает понимание к чеченцам, которые в России до сих пор остаются «черными». Это и есть настоящая сила литературы, и, возможно, важнее, чем просто любить врага, – это понимать его. Потому что тогда враг перестает быть врагом. Чеченский юноша, который нашел полуживого Кольку и дал ему воды, перевел для него слово «Хи», которое выкрикивали из вагона. «Хи, хи, хи» – это значило «вода». Чеченские дети, высовывающие руки из решетчатых окон вагона, просто умирали от жажды. Такое может понять каждый.
344
Ситуация может повернуться в одну сторону так же внезапно, как она развернулась в другую. Только техник спрашивает, выключены ли телефоны, как раздается звонок, на экране высвечивается имя главного врача. Если он звонит лично, значит, дело серьезное – ты едва не вскрикиваешь, пока техник кричит, что до эфира осталась одна минута. Но те 0,86 миллиграмма, что казались тебе тяжким грузом, не имеют значения, объясняет врач, приводя какие-то причины, которые ты не успеваешь уловить. А поездка с классом? Да, конечно. Вся твоя тревога исчезает, и даже другие заботы – такие, как развод, – становятся незначительными. В порыве эмоций хватаешь ведущего за руку и сжимаешь так крепко, что на ней проступают красные пятна, хотя обычно ты сохраняешь сдержанность на людях. Ведущий просит техника поставить еще одну музыкальную паузу перед интервью. Техник, вероятно, хватается за голову.
* * *
«Ночевала тучка золотая» – это не просто книга о страданиях, которые выходят за пределы человеческого понимания, но и книга о жажде жизни. Дети обладают удивительной чертой, которую Анатолий Приставкин подчеркивает в своих сиротах и которую каждый родитель замечает в своих собственных детях: они умеют радоваться жизни. Вскоре Колька начинает называть чеченского мальчика, который его спас, просто Сашкой и всем рассказывает, что они – братья-близнецы. Детям, по сути, достаточно быть свободными от боли, голода и страха, чтобы даже в самых трудных ситуациях находить для себя радость. Их любопытство не угасает независимо от того, какие ужасы их окружают, они могут сосредоточиться на своем внутреннем мире и даже создать его и защитить от внешних трудностей, несмотря на то, что происходит между взрослыми, – ссоры, тревоги или отчаяние. Мысль о бренности им чужда, поэтому похороны даются им так тяжело. Их способность минимизировать – не хочу говорить «вытеснять», уж слишком негативно звучит это слово – болезненные события велика, пусть и не безгранична. Они не столько «вытесняют» их, сколько упорядочивают в своей голове так, чтобы трудности не казались непосильными. Действительно, все зависит от того, с какой стороны посмотреть. То, что кажется большим, может выглядеть иначе. Люди с меланхоличным настроением часто видят мир по-другому и организуют свои мысли и вещи в обратном порядке.
Наверняка можно было бы написать столь же проникновенную повесть с точки зрения североафриканских подростков, но, вероятно, для этого нужно самому вырасти на улице. Анна Дорн тоже прошла через войну – мерзла, голодала, жила в страхе, в горе, искала ответы, скрывалась и оставалась в Восточной Германии до 1969 года, где писали такие книги, хотя они, казалось, ничего не меняли – литература почти никогда не меняет реальность. Несмотря на то что в 1987 году «Ночевала тучка золотая» стала бестселлером, получила государственную премию и даже вошла в школьную программу, Россия уже в 1994 году начала новую войну в Чечне, а в 1999-м – вторую, после которой Грозный в отчете ООН был назван «самым разрушенным городом в мире» (да, даже для такого существуют рейтинги).
Конечно, мне следовало бы прочитать эту книгу, прежде чем отправляться в Чечню, но сейчас благодаря ей я словно оказываюсь там во второй раз. И хотя чтение вызывает бурю эмоций, что парадоксально, пульс мой наконец успокаивается. «В худшем случае нужно будет просто скорректировать лечение», – сказал врач, не принимая в расчет (потому что не мог учесть), что с моей тревогой уже давно что-то не так, хотя я тщательно это скрывала. Возможно, именно слово «скорректировать» вогнало меня в панику, но теперь до меня доходят и другие его слова: «Даже в худшем случае все не начнется заново». Что я запомнила из того, что выхватила у Жоржа Перека, который, как и Приставкин, непрочитанным стоял на полке под буквой P, но, возможно, был столь же велик? «Слоны всегда изображаются меньшими, чем они есть на самом деле; блохи же – всегда бо́льшими».
345
Каждый понедельник проходят занятия «Продвинутый духовный воин». Уже через пять минут чувствую, как лицо начинает краснеть от напряжения, однако именно ради этого я стараюсь не пропускать занятия. В конце тренер выключает свет, и мы сидим с закрытыми глазами, скрестив ноги, мокрые от пота, прислушиваемся к своему телу и благодарим его за проделанную работу. Каждый раз я думаю, что фраза неправильная, ведь мы старались для тела, чтобы компенсировать часы сидячей работы, но, по сути, она все же правильная. «Спасибо, тело, что носишь меня, что ты так долго несешь меня по жизни», – мысленно повторяю я на разных языках, то на немецком, то на фарси: хотя на любом языке это звучит нелепо. Каждый раз я думаю, что мой пульс слишком быстрый, чтобы найти покой, а музыка для медитации еще хуже, чем раньше, и каждый раз – каждый раз! – я засыпаю прямо сидя и оказываюсь в
