Алфавит от A до S - Навид Кермани
Ничто не может быть реальнее, чем «память кожи». Возможно, с моим сыном будет так же – будет помнить животом, грудью, ногами, руками.
340
Некоторые обряды не приносят облегчения, а, наоборот, усиливают страдания – например, годовщина смерти, хотя она, по идее, должна символизировать завершение. Или ритуалы работают, только если их правильно выполнять? Может, окончание траура следовало бы отметить более торжественно, чем просто в кругу семьи, тем более что не все внуки смогли прийти – не говоря уже о правнуках, – ведь похороны были масштабными (и завершились хаосом), да и Чехелом остался в памяти как тяжелое, но примиряющее событие. Все сразу решили, что годовщина должна пройти в кругу семьи, и даже я, обычно выступающая за все сложное, не стала возражать. Также я согласилась с тем, чтобы пойти на кладбище на день раньше, потому что сам день годовщины оказался неудобным.
Никто не подумал предупредить садовников, чтобы те заменили цветы на могиле, поэтому зятья – те двое, что остались, – принялись убирать мокрые листья среди увядших растений. Мы, дочери, помогали, радуясь возможности занять руки. Один из правнуков принес расписную свечу с рождественской ярмарки в детском саду, а сестра положила на могилу букет из шести красных роз. Мой сын, похоже, прочувствовал обстановку лучше остальных – он единственный снова заплакал. Другая сестра спросила, можно ли развязать букет, и равномерно разложила розы по могиле: половину бутонами в сторону Мекки, другую половину – бутонами на запад. Стало лучше. Домохозяйка снова оказалась права. Племянница, гулявшая всю ночь, убежала, чтобы вырвать, – похоже, ее период набожности закончился. Наш отец, который никогда не отличался религиозностью, произнес короткую речь на фарси, хотя половина присутствующих язык не знала, и прочел стихи, которые были сложны даже для тех, кто язык знал.
Потом сестра по-немецки пообещала, что семья продолжит дело матери и будет держаться вместе. Эти слова, конечно, были обращены и ко мне, с которой она почти не общается. В ресторане атмосфера была как после неудачного спектакля или неудачной встречи с читателями, о матери никто не говорил, обсуждали обычные вещи – вплоть до планов на отпуск и того, кто где проведет Рождество.
Стоило вернуться домой, как позвонил мой будущий бывший муж – что случается редко – и начал спорить о том, кто и когда заберет сына. Позже он отправил сообщение с вопросом о том, как прошел день. «Честно говоря, не очень», – ответила я, добавив, что благодарна ему хотя бы за то, что он спросил.
Одно из тех осознаний, которые я не почерпнула из книг, сколько бы ни читала об этом: смерть не объединяет, она разъединяет. Дело может быть даже не в деньгах – деньги лишь самый очевидный повод. С тем же успехом дети могут спорить о духовном наследии родителей: их мыслях, желаниях, воспоминаниях. Или болезнь вынуждает принимать решения, которые даже атеисты предпочли бы возложить на Бога, потому что они неизбежно вносят раздор; каждый защищает свою точку зрения с той силой, которую дает многолетняя любовь. И даже если в конце концов удается договориться – а договориться приходится, как когда-то пришлось в течение часа, когда ты звонила сестрам и ждала их решения, и, не дай бог, оно бы не совпало с твоим, – даже после этого каждый запоминает слова другого, которые кажутся ему безответственными и даже предательскими, или просто интонация, невзначай сказанное слово, сравнение, которое показалось неуместным.
Порой трещины кроются в детстве, но были забыты или скрыты последующим опытом и растущим доверием. Наши дети смотрят на нас с недоумением, почти отвращением, и клянутся, что с ними такого никогда не произойдет. Мы тоже клялись, когда наблюдали за ссорами наших родителей. Потеря матери – это сильнейший удар по детскому доверию, она разрушает узы, связывавшие братьев и сестер, переворачивает все с ног на голову, как это бывает в психоанализе, на семейной терапии или на сеансе у шамана. Даже Бога каждый видел по-разному и настаивал на том, что только его свидетельство истинно.
Я никогда не испытывала такого сильного одиночества – вероятно, именно по этой причине не смогла принять новую любовь, хотя она была прямо передо мной, вероятно, именно по этой причине я не хочу ничего слышать о своей сестре, которая всегда была рядом. Я желала, чтобы одиночество проникло в каждую клеточку моего тела, окутало меня, как холодный воздух. Быть может, это подготовка к чему-то большому или просто истина, которую приносит утрата матери. «Ты навсегда остаешься в заложниках у ледяного взгляда», как сказал бы Сальвадор Эсприу, который стал моим спутником в трауре.
Не влюбляйся в свое отражение
там, в глубине воды.
На закате оживают страхи,
из темноты смотрит ужас.
Едва взглянув в зеркало,
мой маленький друг с трепетным сердцем,
Ты навсегда остаешься в заложниках
У ледяного взгляда.
И ты замираешь, как зверь, чуя,
Как из лесной тьмы доносятся
Неумолимые шаги
Охотника.
Много лет назад я за бесценок купила эту маленькую книжку со стихами в магазине «Цвайтаузендайнс». Спутника дешевле я себе точно не найду.
341
Утром я сворачиваю на неправильную тропинку. Это странно, ведь я бегаю вдоль Рейна настолько часто, что не задумываюсь о маршруте. Пытаюсь вспомнить, где именно свернула с привычного пути. Спустя несколько минут понимаю, что бегу по своему обычному маршруту. Тропинка правильная, просто вода в Рейне опустилась до рекордно низкого уровня. В газетах об этом писали, и теперь я вспоминаю: река превратилась в небольшой ручей, который течет в сотне метров от меня. И это в декабре! Впервые за время жизни в Кёльне мне приходит в голову мысль, что Рейн может полностью пересохнуть. Интересно, какой тогда станет Европа? Возможно, она станет похожа на Кабул, который был когда-то цветущим зеленым садом, а теперь там не осталось воды. Быть может, тогда начнется и война.
342
Что это вообще за жизнь такая?!
Думаешь, что все уже позади, что хотя бы под конец года наступит какое-то затишье, но вдруг подкрадывается тревога, которую даже врач назвал бы экзистенциальной. Эту тревогу не стоит недооценивать, даже с учетом всех бед, которые есть в мире. Те, кто
