Алфавит от A до S - Навид Кермани

Рэйчел Каск в своем грустном, но правдивом эссе пишет, что мать олицетворяет страну ее происхождения, но ее национальность определил отец. Я тоже чувствовала, что амбиции отца, его стремление к независимости и его трудолюбие не совсем мне подходят – как одежда, сшитая для кого-то другого. Но иного выбора у меня не было; я не могла повторить путь мамы. Она сама, недовольная своей ролью домохозяйки, передала мне те же мужские ценности, которые вовсе не были ее собственными и не соответствовали ни ее воспитанию, ни жизненному укладу. Однако, пытаясь сохранить свою женственность, я жила как мужчина и работала вдвое больше, чем мой отец, для которого работа была смыслом жизни. Конечно, я должна была утверждать, что мне это нравится, ведь я сама сделала свой выбор. «Я не феминистка, а трансвестит, исполненный ненависти к себе», – заявляет Каск.

* * *

Снова приснилось что-то другое, не мать, она уже давно не приходила ко мне в снах. Похоже, она покинула промежуточный мир, в котором находилась значительно дольше сорока дней, но меньше года, и ушла окончательно. Когда именно это произошло? Возможно, шаманы знают временные рамки подобных переходов. Наверное, я могла бы установить с ней связь, ведь, судя по всему, тот загробный мир находится внутри нас самих, иногда проявляется в снах или становится доступным через пение, молитвы и удары барабана. Важнее всего то, что после смерти матери я смогла увидеть покой на ее лице. Но теперь я скучаю по ней еще больше.

331

Вероятно, это и есть дно – ссориться из-за тапочек для школьной поездки, которые никак не удается найти. Взвинченная тридцатью семью сообщениями, каждое из которых кажется еще более детским, чем предыдущее, я продолжаю читать дневник Низона, пока не добираюсь до его кризиса с Одиль, из которого надеюсь извлечь какой-нибудь урок или найти утешение. 4 июня 2000 года Низон называет себя «пленником своего я», видя в этом причину своей несостоятельности как партнера, потому что его писательство – это воплощение его жизни. Однако если ты кого-то любишь, то жизнь принадлежит не только тебе. «Полагаю, именно моя хрупкая творческая натура является причиной того, что Одиль не может принять моего творчества и не может разделить его». Пока он чувствует себя непонятым или даже презираемым в самом своем сокровенном, она хочет видеть рядом мужчину более практичного и деловитого, активного и гибкого, который бы не зацикливался на себе. «Мы смотрим друг на друга с горечью, как будто с разных сторон глубокого ущелья, и злимся друг на друга. Мы стали чужими и порой больше напоминаем врагов».

Да, статистика показывает, что подобное происходит в каждом втором-третьем браке. Тем не менее Одиль и Паулю Низону удалось то, что происходит гораздо реже и, вероятно, ценнее любых новых отношений: освободившись друг от друга, они смогли по-настоящему быть. Одиль назвала день их развода – 16 декабря 2003 года – «вторым по счастью днем в своей жизни, уступающим только дню свадьбы в марте 1980 года, потому что они вновь обрели свое достоинство и открыли путь для новой формы отношений». Адвокат – один на двоих, что само по себе кажется из другого мира, – организовал не только развод, но и его празднование. Все отмечали, как трепетно они относятся друг к другу, как он искал ее взгляд даже со сцены, как нежно она брала его под руку, когда после встречи с читателями мы шли в ресторан. В искусстве любви Пауль и Одиль не следовали никаким правилам и, похоже, достигли в нем настоящего мастерства, если спустя сорок лет они так хорошо ладят друг с другом. «Она привлекает меня своим смелым и шаловливым духом, а также той хрупкостью, которая словно граничит со смертью, с которой я всегда боролся, – пишет он 26 апреля 2009 года. – Она трогает меня до глубины души». Именно в разлуке они научились быть вместе по-настоящему. Гельдерлин, который считал, что подлинное самосознание возможно только тогда, когда отделяешься от самого себя, но при этом находишь в другом свое собственное «я», имел в виду опыт, который в любви возможен и на земле.

Или же это просто проекция, попытка выдать желаемое за действительное, основанная на однобоком восприятии и преувеличении, а возможно, и на неверной интерпретации жестов и взглядов? Вполне вероятно. Однако и повседневные споры могут ввести в заблуждение, если они вообще происходят: раздражение, чувство непонимания, обиды и так далее – кто сказал, что видимость гармонии, которую Одиль и Пауль демонстрировали перед случайным наблюдателем, не более реальна, чем любой спор, и что она не отражает их внутреннее единство гораздо точнее?

Тридцать семь сообщений из-за пары детских тапочек, оскорбления, подозрения, финансовые требования. Да, это дно, иначе и быть не может, дно более жалкое и унизительное, чем битва, в которую вы вовлекаете адвокатов. По крайней мере, для того чтобы не потерять лицо, в письмах адвокатам вы сохраняете хоть какое-то достоинство. Зато в коротких сообщениях выставляете себя на посмешище – вот только смеяться некому. «Плевать, – думаешь ты, перечитывая все тридцать семь сообщений, – главное, чтобы ребенок был здоров». И вдруг ты смеешься над собой, над своим стремлением быть взрослой, и смеешься над ним тоже, и в этом вашем жалком положении эти тапочки каким-то образом вас все-таки объединили.

332

Как и всегда, когда я забираю его из больницы – уже второй раз за месяц, – мы проезжаем мимо кладбища, на этот раз в темноте. Примерно через четыреста метров, поворачивая на Каналштрассе, я решаюсь спросить, сколько времени ему понадобилось, чтобы осознать, что его мать умерла. Отец снова начинает рассказывать о смерти моей бабушки, но я сразу же перебиваю:

– Нет, сколько времени потребовалось, чтобы и сердце осознало, что ее больше нет? Что вы теперь один.

– Почему ты спрашиваешь? – отвечает он.

Я спрашиваю, потому что до сих пор не могу поверить, что мамы больше нет, что она ушла навсегда. Мне кажется, что она просто ненадолго вышла из дома.

– Да, – говорит он. – Каждую ночь, лежа в постели, я машинально тянусь к ней рукой. Но это проходит. Смерть мамы, – он имеет в виду свою мать, мою бабушку, – была не самой ужасной потерей в моей жизни. Куда тяжелее я перенес смерть младшей сестры. В