Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Рихтер после приезда в Москву изменился. Говорил совсем тихо, прятал глаза. Анархист Гроб объяснял это так: оксфордский беглый профессор чувствует близкую смерть.

Рихтер сказал непонятно:

— Это просто — как с феноменом любви. Ты все понимаешь про любовь, анархист? Любовь охватывает человека целиком. Потом любовь к женщине меняется на любовь к Богу. Или соседствует?

— Ты о чем? — в ярости тряс исписанными листами Гроб. — Говори, как победить капитал!

— Скажу иначе. Важна идея общества, концепция — иначе зачем общество нужно? Идею Священной Римской империи заменили на идею Интернационала. А ведь идея та же самая: подчинение коллективу во имя общей любви. Идея Интернационала себя исчерпала. Тогда создали лабораторный гибрид Интернационала и Священной Римской империи — Объединенную Европу. Недолго жил гибрид.

— Не понимаю! — кричал Кристоф Гроб в бешенстве. — Мой единственный шанс! Я говорю с вооруженной массой! Должен зажечь сердца! Помоги!

— Надо спокойно объяснить людям, что они своим трудом строят. Начни с продукта, который совокупным трудом производит народ. При власти фараона рабы общими силами возводили пирамиду, то есть строили гробницу и памятник фараону. В Средние века общими усилиями строили соборы и замки баронов. То есть строили памятник феодализму. Потом в девятнадцатом веке строили заводы и корабли, чтобы покорять колонии. Памятник капитализму. Совокупный труд создает феноменальное воплощение общественного строя. А старый продукт куда при этом уходит? Ответь: совокупный общественный продукт, производимый обществом сегодня, он отменяет пирамиды?

— Что я тебе, марксист, что ли? — спросил Гроб с обидой. — Вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Рабовладение и так далее…

— Я спросил поверх обычного экономического определения. Совокупный общественный продукт, если отвечать академически, как у нас в Камберленд-колледже принято, — это совокупность возмещенных обществом материальных затрат и создание добавочной стоимости, направленной на расширение благосостояния общества.

Кристоф Гроб скроил непередаваемую гримасу, закатив глаза и обнажив в презрительной ухмылке ржавые зубы.

— Вот не ожидал от тебя…

— Однако я считаю академическое определение неполным, — неуклонно продолжал Марк Рихтер. — Полагаю, что совокупный общественный продукт есть прежде всего идеалистический уклад сознания людей, это нечто большее, нежели материальная база социума. Пирамида не просто памятник эпохи, но символ общественного уклада. И раз символ общества существует, значит, существует субстанция, которую он символизирует.

Гроб хотел говорить про немедленное изменение мира, а не про древние пирамиды.

— Черт с ними, с пирамидами. Ну, пусть себе стоят, пусть туристы глазеют.

Рихтер тихо сказал:

— Пирамиды не просто стоят. Они воспроизводят сознание. На них смотрят потому, что пирамиды отвечают структуре общественного продукта, который мимикрирует, но не меняется. Барокко не сменяет Ренессанс в единый миг, а рококо не отменяет барокко. Стили в искусстве не часовые в карауле, стили не меняют по часам. Стили сосуществуют одновременно, стили как бы вплавлены один в другой, прорастают один из другого.

— И что?

— Платон и Маркс неправы, рассматривая «демократию» как альтернативу «олигархату», противопоставляя одну общественную формацию другой. Скорее прав Полибий или Макиавелли, которые говорят о смешении общественных форм управления.

— Ты о чем? — Гроб готов был отдать жизнь в борьбе за свободу; отдать свою жизнь или чужую — безразлично, но надо вести людей. Требовалось найти точку опоры, от которой оттолкнуться в борьбе.

Рихтер ровным, невыразительным голосом объяснил:

— Недавно понял любопытную вещь. Ты, вероятно, слышал о трактовке «Капитала», в которой «пролетариат» рассматривается как «избранный народ», что для монотеистического еврея существенно. Такая версия интригует, близко к правде, но неточно. Надо сказать так. Для Маркса «пролетариат» есть эвфемизм понятия «Абсолют» Шеллинга. То есть — Логос. То есть субстанция, аккумулирующая все энергии. «Пролетариат» есть эвфемизм «Всеобщего», или, как сказал бы Соловьев, «софийства».

— Ты рехнулся?!

— Логос нельзя опровергнуть — потому что опровержение будет внутри самого Логоса. Всеобщее нельзя опровергнуть. Отменить «пролетариат» как исторический феномен возможно, его даже отменили — нет пролетариата как такового, технологии и колонизация отменили пролетариат Запада. Но при этом «пролетариат» как «Абсолют» столь же неотменим, как неотменима идея пирамиды. Пирамида воплощает иерархию подчинения, «пролетариат», Абсолют, эйдос пролетариата воплощает идею равенства всех в труде.

Кристоф Гроб, который считал трудом борьбу, слушал и не понимал. Но хотел дослушать до конца.

— Макиавелли считал, что аристократия может сосуществовать с олигархией и демократией внутри одного социума, внутри монархической республики: просто идеи «аристократии» и «демократии», по Макиавелли, обслуживают разные страты. Но я скажу иначе. Отменить единожды созданный совокупный продукт невозможно. Общественный строй никуда не уходит, его не сменяет другой строй, но один общественный продукт как бы обволакивает предыдущий. Феодализм как бы завернут в республику, олигархат существует внутри демократии. Олигархия не оспаривает демократию, но вплавлена в демократию.

— Скажи понятными словами, — взмолился Гроб. — Мне с живыми людьми говорить, а не с оксфордской гнилью. — Нужна сейчас миру революция? Ответь мне просто.

— Надо сказать еще проще? Вот семья Кеннеди очень богата. Феодальные кланы, колонизировавшие земли индейцев, торговавшие чужим добром, бутлегеры, финансисты, нефтяные магнаты — они сейчас демократы, но феодальное богатство не отменили. С того момента, как равенство объявили законом, разве феодализм отменен? Равенство имеется, но и феодализм при этом есть. Все одновременно, невозможно служить одному строю и не обслуживать его начинку.

— Но анархия отменяет неравенство — и вопрос решен. — Гроб вспомнил о Бакунине и Герцене, сказал несколько резких слов в оправдание разделения общественного продукта и трудовых касс.

Рихтер ответил так.

— Допустим, неравенства нет. Но и равенства нет. Производство из Западного мира ушло, пролетариат (то есть класс пролетариата) отменили, капитал спрятался. Все западные граждане живут чужим трудом и даже трудом машин. Они равны в правах как эксплуататоры Африки. Но тем не менее неравенство растет. И люди продолжают строить, даже если они рантье. Рантье будто бы устранился от строительства — но он, тем не менее, строит! Рантье не создают видимый продукт, но они что-то строят. Что именно люди Запада сегодня строят?

Кристоф Гроб с ненавистью ответил:

— Строят систему контроля. Строят тотальную слежку за каждым человеком внутри капиталистической системы, строят налоговую систему, интернет, мобильную связь, систему кредитов — чтобы все всегда были должны государству, чтобы все были на виду. Теперь нельзя спрятаться.

— Нельзя спрятаться от равенства, верно? И говорят, что так придумано ради свободы и демократии, верно? Все институты созданы так, чтобы всех людей включить в единый процесс — вместе под единой системой учета. При этом у одного изначально больше, чем у другого, но закон равенства для всех один.

— Обман, — горько сказал Гроб.

— Безрукий не потому на скрипке не играет, что нот не знает. Демократия обернута вокруг